Океан. Выпуск одиннадцатый
Шрифт:
— Вы верите, дядя Олег?
— Твердо верю. И знаешь, если у тебя действительно есть силы, если ты не совсем замерз, побудь со мною. Скоро рассвет, и я могу забыться. Я могу пропустить встречный корабль.
— И вы верите, что он скоро будет?
— Верю, что будет. Если бы не верил, может быть, уже умер.
Когда занялся тусклый рассвет, Соколов заполз под брезент, в духоту, влагу, но все же там чуть теплее. Рядом полулежал, плотно прижавшись, Игорь. Прежде чем выключилось сознание, Соколов подумал: «А кто там сейчас на руле и кто впередсмотрящий?» Но впервые за все это время у него не хватило ни сил, ни воли отодвинуть край брезента и посмотреть, кто там на носу и корме. Кто там на вахте?
Потом ему почудился гудок, густой, низкий, почти такой, как у «Ангары». Но
Из рапорта капитана парохода «Индигирка» И. В. Петрова начальнику Дальневосточного пароходства:
«Настоящим ставлю вас в известность, что на переходе из Сан-Франциско во Владивосток при подходе на траверз пролива Лаперуза прямо по курсу увидел буруны. Изменив курс, ЗЗ примерно через 30—40 минут обнаружил шлюпку. Обойдя шлюпку два раза, не обнаружил никого, кроме раскрытых банок с неприкосновенным запасом и на кормовой части какой-то возвышенности, покрытой брезентом.
На третьем заходе подал один длинный гудок. На шлюпке открылся брезент, под которым находились люди, сообщившие, что это часть команды с парохода «Ангара», оставшаяся в живых. На четвертом заходе, прикрыв шлюпку, подошел к ней вплотную, поднял на борт одну женщину, одного мальчика, как выяснилось, тринадцати лет, и одиннадцать мужчин. Всем поднятым на борт была немедленно оказана медицинская помощь…»
В. Матвеев
ГОВОРЯЩАЯ ТИШИНА
Е. Баренбойм
ОПЕРАЦИЯ «ВУНДЕРЛАНД»
Повесть
СТРАННЫЙ ПРОРЫВ, ВЗБУДОРАЖИВШИЙ МИР
Маленькая муха, невесть как залетевшая в каюту, не спеша спустилась по прямому хрящеватому носу Больхена. Он чихнул и проснулся. В приоткрытый иллюминатор слегка тянуло влажной свежестью. За бортом гортанно кричали чайки. Большие круглые, вделанные в переборку морские часы фирмы «Глассхютте» показывали тринадцать пятьдесят.
«Что значит давняя привычка — час двадцать сна и ни минуты больше, — подумал он. — Прекрасная штука послеобеденный отдых на флоте. После него чувствуешь себя обновленным, полным сил».
Больхен знал, что его покой бережет специально выставляемый вахтенный. Если бы не он, топот тяжелых матросских ботинок по бронированной палубе над его салоном разбудил бы мертвого.
Стоя перед иллюминатором, Больхен привычно повязывал галстук. Отсюда, с высокого борта тяжелого крейсера «Адмирал Шеер», Нарвик был виден как на ладони: крутые, узкие, сбегающие с аспидно-черных сопок к морю улочки, застроенные нарядными, разноцветными, будто с рождественских открыток, домиками, высокие остроконечные крыши кирх, железнодорожный вокзал, куда каждый день приходили тяжело груженные составы с железной рудой для рейха из Кируны, узкая лента стратегической дороги № 50 Нарвик — Киркенес, неуклюжая махина недавно перегнанного из Вильгельмсхафена плавучего дока.
Ровно в четырнадцать Больхен вышел в салон. Его худой подбородок подпирал крахмальный воротничок, тужурка застегнута на все пуговицы. Рыжеватые волосы аккуратно зачесаны на пробор.
Больхен всегда и во всем брал пример со своего кумира — адмирала графа Шпее, не переносившего никакой неряшливости и распущенности. Поэтому и офицеры «Адмирала Шеера» приходили в кают-компанию, как на торжественный прием.
В дверь салона постучали, и, не дождавшись ответа, вошел вестовой Краус с подносом в руке.
— Добрый день, господин капитан 1 ранга. Ваш кофе и газеты.
— Добрый день, Краус. Спасибо, поставь.
Некоторое время в каюте стояла тишина, лишь позвякивала посуда, которую расставлял вестовой.
— Что нового, Краус?
— Ничего особенного, господин капитан 1 ранга. — Краус замялся. — Говорят, скоро выйдем проветриться?
— А что, надоело стоять?
— Да как вам сказать… — Вестовой медлил, обдумывая ответ. — И стоять неплохо, да уж больно большая дыра этот Нарвик.
— Можно подумать, что ты призван на флот из Парижа, а не из крохотной деревушки на реке Эмс, — рассмеялся Больхен. — Старший офицер рассказал мне, что ты, оказывается, женат. Вот уж не думал. И дети у тебя есть?
— Так точно. (Больхен заметил, как на мгновение потеплели его глаза под белесыми ресницами.) Два сына.
— Сколько же им?
— Седьмой и пятый год.
— Как раз женихи для моих дочерей, — пошутил Больхен. Он вздохнул, представил себе их обеих, сидящих у него на коленях и обнимающих за шею.
Больхен любил иногда вот так запросто беседовать с рядовыми матросами. Он считал, что ничто так не способствует популярности командира среди личного состава, как такие непринужденные беседы со смехом и солеными шутками.
— При случае покажи мне их фотографии, — сказал он.
Было ясно, что экипаж корабля успел уже что-то пронюхать. Матросы всегда отличались безошибочным интуитивным чутьем. Они, конечно, заметили и сделали правильные выводы из того, что в кают-компанию «Адмирала Шеера» были приглашены на обед командир флотилии эскадренных миноносцев капитан 1 ранга Бей и два известных подводника — Рич и Грау, отличившиеся при разгроме конвоя союзников.
— А что слышно насчет снов у старослужащих? — помолчав, спросил он.
— Вчера в кубрике старший матрос Хенце рассказывал, что опять видел во сне привидения. И сигнальщик Отто Леман видит их третью ночь подряд.
Последнее сообщение вестового не понравилось Больхену. Он знал, что на его корабле широко распространены предрассудки. Как, впрочем, и на всем немецком флоте. Их было великое множество. Согласно им, увиденные во сне привидения означают смертельную опасность для корабля и его команды. Несчастье ждет корабль, выходящий в море тринадцатого числа. А если оно совпадает с пятницей, жди верную гибель. Несчастье ждет корабль, изменивший свое название. Когда Гитлер, опасаясь, что тяжелый крейсер «Дейчланд», носящий такое громкое имя, может быть поврежден или даже потоплен и это произведет дурное впечатление на немецкий народ, приказал переименовать его в «Лютцов», вся команда была уверена, что несчастье не за горами. Действительно, при попытке выйти в июле 1942 года из Альтен-фиорда на перехват союзного конвоя «Лютцов» подорвался на мине и надолго вышел из строя. И все моряки немецкого флота, стоявшего в Нарвике и Тронхейме, были убеждены, что иначе и не могло быть. Из этих же опасений Гитлер не разрешил назвать ни один большой корабль своим именем. А вдруг с ним что-нибудь случится?!