Океан. Выпуск одиннадцатый
Шрифт:
Только один раз за эти дни в небе послышался звук самолета. Была сыграна боевая тревога. Это был русский самолет-разведчик, прилетевший с Диксона. Видимо, пилот был плохо обучен, не имел опыта в морской разведке и никак не предполагал, что сюда, так глубоко во внутренние арктические воды, может забраться корабль врага. Потому что, заметив «Адмирала Шеера», самолет снизился и летел сейчас на бреющем полете почти над самым морем, дружески покачивая крыльями. Первым же залпом зенитных автоматов самолет был сбит. Подняв каскад ослепительных на солнце брызг, он врезался в воду, ничего не оставив после себя.
На третьи сутки томительного ожидания Больхен стал заметно нервничать. Так хорошо задуманная и удачно начавшаяся операция оказалась под угрозой. Прошла уже неделя после его выхода из Нарвика, а орудия «Адмирала Шеера» еще не сделали ни единого выстрела.
Больхен обедал теперь один в своем салоне, не спускаясь в кают-компанию, что для хорошо знавших его подчиненных всегда было признаком дурного расположения духа командира.
Только двадцать третьего августа пришло желанное облегчение. В радиограмме, полученной от адмирала Северного моря, говорилось:
«Русский конвой, сопровождаемый четырьмя ледоколами, приближается. К шестнадцати часам ожидается его появление в проливе Вилькицкого».
Два часа спустя посланный снова на разведку самолет принес еще одну неожиданность. В двадцати милях восточнее мыса Челюскина, у острова Гелланд-Ханзен, им обнаружены стоящие на якоре десять транспортов, идущих с запада! Значит, не один, а целых два ничего не подозревающих о нависшей над ними опасности каравана сейчас, наконец, должны стать его, Больхена, легкой добычей.
— Благодарю вас, корветтен-капитан, — сказал он офицеру-навигатору Гойхману. — Вы принесли мне сведения необычайной важности. Наконец начала сбываться наша старая поговорка: «Langsam aber immer voran» («Медленно, но все-таки вперед»). Кажется, сегодня артиллерийский офицер получит для себя работу.
КАРАВАН СКРЫВАЕТСЯ ВО ЛЬДАХ
Пробило восемь склянок. Иван заступил на вахту впередсмотрящим на полубаке, как раз над загруженным взрывчаткой трюмом. Внезапно высоко в небе он услышал слабое, будто комариное жужжание. Он взглянул на небо в бинокль и ничего не увидел. Но странное жужжание не прекращалось, теперь оно слышалось даже сильнее. Неожиданно он заметил со стороны далекого берега приближающуюся точку. Самолет! Он пролетел совсем рядом. Иван мог поклясться, что на блестящих крыльях он различил черные кресты. Вскоре самолет снова превратился в точку и исчез. Иван немедленно доложил об этом стоявшему на мостике третьему помощнику капитана.
— Показалось тебе, Вань, спросонок, — рассмеялся молодой третий помощник. — Откуда здесь взяться фашисту? С норвежского аэродрома сюда ни одному самолету не долететь, особенно маленькому. Горючего не хватит. — На всякий случай он тоже приложил к глазам бинокль. — Есть такое явление — рефракция, — снисходительно пояснил он. — Слои воздуха разной температуры создают обманчивые картины.
— А звук слышал — тоже показалось? — не унимался впередсмотрящий. — Или опять рефракция?
Третий помощник капитана закончил мореходку и, конечно, разбирался в морском деле больше, чем он, корабельный плотник. Но ведь и он, слава богу, не глухой и не слепой.
Их пароход «Уральск» шел сразу за ледоколом «Анастас Микоян». Вслед за ними длинной кильватерной колонной тянулись остальные девятнадцать транспортов конвоя. Несколько дней назад караван догнали и теперь шли вместе с ним корабли экспедиции особого назначения («ЭОН-18») — лидер «Баку» и эскадренные миноносцы «Разумный» и «Разъяренный». Третий эсминец, «Ревностный», еще в Татарском проливе ударился о борт транспорта «Терней» и был исключен из состава экспедиции. Тяжело груженные суда, трюмы которых были заполнены военной техникой, промышленными грузами и продовольствием, низко сидели в воде, пыхтели черным, видимым далеко вокруг дымом.
Здесь, в высоких широтах, на глубоких внутренних коммуникациях Арктики, моряки чувствовали себя спокойно. И хотя летом 1942 года зона морской войны на Севере расширилась, втянув в свою орбиту и Новую Землю, и Печорское море, дальше Новой Земли немцы не решались заходить.
Около часа ночи на палубу поднялся капитан «Уральска» старший лейтенант Махичев. В начале войны многим опытным полярным капитанам присвоили воинские звания, и долгое время было непривычно встречать на улицах Мурманска и Архангельска седых, грузных лейтенантов и старших лейтенантов. В мешковатых, не по росту флотских кителях, длинных, стоящих колом черных шинелях, они выглядели не слишком браво, и патрули нередко задерживали их за «неряшливый вид» и «неприветствие».
Махичеву лет сорок пять. Он один из старейших и опытных северных капитанов. Еще до войны за проводку каравана по Северному морскому пути он был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Он немногословен, строг и справедлив. Команда любит его и ласково называет за глаза «лесовик». Внешность у Махичева самая заурядная, трудно запоминающаяся: невысокий, узкоглазый, лысоватый. И голос тихий, не капитанский. Но по всем важнейшим вопросам, связанным с движением каравана, командир конвоя советуется всегда с ним.
Родом Махичев из лесной Новгородчины. И нет для него лучшего отпуска, чем скитания по лесу.
— Мне, кроме леса, ничего не надо, — однажды в порыве откровенности рассказывал он на мостике. — Сложу на ночь шалашик или навесик сделаю, брошу поверх кусок брезента, разведу костерок, подстелю травы или еловых веток и лягу. Пусть дождик стучит, пусть ветер свою песню поет. Мне не мешает. Мне только люди своей брехней мешают. И табачищем.
Он любит слушать птиц и знает их голоса, подолгу рассматривает звериные следы на сырой земле и гадает, чьи они. Лес для него наполнен уймой различных звуков, красок, запахов. Одиночество не тяготит его. С женой они расстались три года назад. Шумная, вздорная, крикливая, она раздражала его. Сын воюет на юге. Давно от него нет писем. Живой или погиб?
На палубе Махичев первым делом подошел к впередсмотрящему. Они с Иваном давние знакомые, две навигации вместе отплавали.
— Как дела, Ваня? — спросил капитан.
— Самолет германский видел, Степан Иванович.
— А ну, расскажи.
Махичев внимательно выслушал Ивана, постоял немного молча, переспросил:
— А не показалось?
— Точно, кресты видел. Как вас сейчас.
— Вахтенному начальнику доложил?
— Докладывал. Говорит, что рефракция какая-то, обман зрения.