Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы
Шрифт:
– Ты будешь хороший боцман, – улыбнулся Никольский. – А я вызвал тебя вот зачем: когда подойдем к пирсу, доложи контр-адмиралу обо всем, а я… я не могу сегодня…
– Есть! – ответил Сергей.
Никольский закрыл глаза, долго лежал молча.
Потом спросил:
– Где идем?
– Проходим мыс Цып-Наволок.
– Катер сумеешь ввести в гавань? – спросил лейтенант.
– Сумею. Сделаю все, как вы учили.
– Дай воды.
Стуча зубами по железному ободку кружки, офицер напился и в знак благодарности коснулся
– Ты, Сергей, мне нравишься, – сказал он.
Сережка смутился:
– Я, товарищ лейтенант, не делаю ничего особенного.
– Это верно. – Никольский улыбнулся усталой улыбкой. – Все у тебя получается очень просто и… как-то очень хорошо, мой милый…
Вскоре «Палешанин» миновал остров Кильдин и, рыча приглушенными моторами, вошел в Кольский залив. Чайки летели навстречу, волны сделались глаже и слабее. По обоим бортам поплыли скалистые берега. Разворот – и катер входит в узкий каменистый рукав гавани…
– Ромась, садись за пулемет! – говорит Сережка, уводя катер от разрушительных бурунов.
Затянутая сизым дымком гавань неожиданно открывается за поворотом, плотно заставленная кораблями. Сережка видит на причале сутуловатую фигуру контр-адмирала и направляет катер прямо к нему, вводя «Палешанин» между бортами кораблей.
Рев моторов внезапно стихает, и тогда над гаванью наступает тишина, прерываемая только криками чаек да плеском воды о камни. Быстро ставится трап. Сережка дует в свисток, отдавая команду «смирно», а сам начинает подниматься на причал.
Санитары уже выносят из рубки катера Никольского. Носилки, покачиваясь, плывут вдоль причала. Контр-адмирал движением руки останавливает их и подходит к раненому лейтенанту.
– Поздравляю вас, – говорит он, – с присвоением вам внеочередного звания старшего лейтенанта…
Потом оборачивается к Сережке и, резко поднося ладонь к виску, пристально смотрит на юношу. Притихшая гавань ждет. Кажется, что смолкает даже плеск воды, чайки и те кричат реже. Сережка стоит на мокрых досках причала уверенно и прямо.
– Товарищ Рябинин, за отличные боевые действия и привод катера в базу выношу вам благодарность и представляю вас к ордену Отечественной войны первой степени.
И над причалами, над морем, над заснеженными вершинами сопок разносится звонкий юношеский голос:
– Служу Советскому Союзу!..
Оглушительный прибой набрасывается на берег, чайки с громкими криками взмывают в небо.
На краю земли
И чего только не пережгла в себе за эти годы маленькая фронтовая печурка!.. Дымно горел в ней серебряный ягель; накалялась она докрасна от жарко пылавших снарядных ящиков; после боев и атак тлели в ней окровавленные бинты; даже истоптанные по камням, негодные сапоги и те бросали в печурку, только бы не умер огонь!..
Плохо солдату Семушкину, когда нет в землянке огня. Хоть и весна не за
– Ну и климат, черт его побрал! – И штыком долбит солдат лед, чтобы добраться до воды.
Выйдет из землянки – тихо светят крупные яркие звезды. Ветер с шорохом переносит с места на место сыпучие полярные снега. Где-то далеко-далеко плавно ухнет, набежав волной на берег, штормовой океан. И снова – тишина, настороженная фронтовая тишина, в которой пробивается шум горной реки, посвистывает в тесных ущельях ветер да изредка провоет за сопкой голодный волк.
Вернется Семушкин в землянку, погреет руки над слабым пламенем коптилки и скажет:
– Чтой-то зябко, братцы!.. Или это мне кажется?
– Дровишек бы, – ответит другой.
– Да где их достать, – вздыхает третий, – коли тундра кругом – камень голый, дикий, неласковый!..
Однажды лежал Семушкин со своим приятелем Близоруковым в секрете. Изредка ночное безмолвие тундры раскалывал одинокий выстрел снайпера. Порою немецкий пулемет прорубал в ночи светлую строчку трассы. Это, видно, какой-нибудь егерь отпугивал от себя призраки крадущихся к нему разведчиков. А может, просто замерз и торопил свою смену.
Ветер трепал легкое полотно маскировочных балахонов. Океан шумел все глуше и глуше – шторм утихал. На севере – там, где скалистыми утесами обрывался в волны край земли, кружили в небе огненные клубки ракет – гитлеровцы прощупывали пространство Мотовского залива: нет ли русских катеров?
– А ну, – сказал Близоруков, – кажется, кто-то вон с того обрыва снег обвалил.
Отогнули верха шапок, прислушались.
– Шаги какие-то, вроде сучья хрустят, – прошептал Семушкин. – Может, наш…
– Смотри, смотри! – дулом автомата Близоруков показал куда-то в темноту.
Семушкин всмотрелся и увидел фигуру немецкого офицера, идущего во весь рост прямо на них.
– Да что он, ошалел? Не знает, где свои позиции кончаются?
– Не надо стрелять, – предупредил Близоруков, – возьмем живьем…
Ветер раздувал длинные полы шинели немецкого офицера; он шагал очень быстро, перескакивая через камни, раздвигал хрусткие от мороза кустарники. И когда подошел совсем близко, бойцы поднялись ему навстречу, разом крикнули:
– Хальт, хенде хох!..
Офицер остановился, поднял руки и спокойно сказал по-русски:.
– Пистолет – в правом кармане, нож – за голенищем левого сапога. Можете забрать…
И, не опуская рук, повернулся спиной, покорно позволяя себя обыскивать. Кроме шестизарядного парабеллума и ножа в карманах офицера нашли два бутерброда, завернутых в обрывок егерской газеты «Вахт ам Норден», и документы на имя обер-лейтенанта Отто Рихтера.
– Отведите меня к вашему командиру, – строго приказал пленный.