Оккупация
Шрифт:
Альтинг, тяжело дыша от усталости, обвел остальных взглядом.
— Всего лишь желтый? Это только мне от такой похвалы захотелось застрелиться? — пошутил он.
Рунтинг что-то ответил ему на своем языке.
— Что он сказал?
— Что мы и без пули околеем где-то между красным и коричневым, — перевела мне Тантиэль.
Я улыбнулся:
— Что вас не убивает — делает сильнее. Был один древний царь, Антиох, который очень боялся, что его отравят, и потому приучал себя к яду, регулярно принимая маленькие дозы. Правда, это сыграло с ним злую шутку, потому что когда он сам решил отравиться, дабы не попасть в руки врага живым — яд не подействовал,
К середине сентября у Горданы уже наметился едва заметный животик, но тут возникла проблемка: в городе не нашлось ни одного врача нужного профиля. В начале оккупации сбежало вообще очень много квалифицированных специалистов, в том числе и врачей, и так вот вышло, что гинекологи тоже уехали.
Выручили меня, как ни странно, Тантиэль и Альта Кэр-Фойтл. Вначале Тантиэль «повисела» на своем, внутреннем свартальвовском телефоне и сообщила мне, что в столице врачей полным-полно, потому что на столицу пошел удар основных сил и город был моментально взят в кольцо, а на Гиату выдвинулся только небольшой корпус, которому не хватило сил для быстрого окружения.
— Значит, нам надо в столицу, — сказал я.
— Идея так себе, — ответила Тантиэль, — прямой дороги нет, мосты взорваны. Но у меня есть мысль…
Она ушла, посовещалась с Альтой, и комендант вскоре решила привезти в Гиату нескольких столичных врачей, чтобы наладить медицину в зоне своей ответственности. Правда, и тут возникли проволочки.
А затем Тантиэль, поговорив с кем-то по телефону, выяснила, что один из наших городских врачей, профессор, читавший лекции и по гинекологии, и по еще паре специальностей, на самом деле не сбежал, а был пойман и сейчас добровольно-принудительно работает в госпитале свартальвов, в отделении для людей-ауксилиариев.
— И можно попасть к этому доктору? — спросил я.
— Вообще-то нет, госпиталь, как и все важные объекты, засекречен, и даже его точное местоположение — военная тайна. Но я это решу через Альту… или Альтинг решит.
И она действительно утрясла проблему. Правда, отправить туда Гордану придется с соблюдением всех мер предосторожности, включая завязанные глаза и так далее, но выбора особого нет, что поделать. Я, правда, пытался настоять на том, чтобы пойти с Горданой, но ничего не вышло.
— Во-первых, уговорить ответственного офицера пустить даже одного постороннего человека и так было непросто…
— Уговорить? Я думал, Альта приказала…
— Она не может ему приказывать. Комендант госпиталя не под ее началом. К тому же, учитель, у вас тренировка, а визит в госпиталь возможен только утром и поздно вечером, затемно. Днем туда войти можно только в компании с тяжелораненным, без настолько веской причины не подпустят и близко. И договориться о посещении для вашей жены было не очень-то и просто.
Я поблагодарил ее за помощь: лучше так, чем никак, показаться врачу Гордане надо непременно.
На следующее утро за Горданой приехала машина и увезла в госпиталь, а я пошел на тренировку. Занятия прошли как обычно, хотя сразу бросилось в глаза, что Тантиэль откровенно, целенаправленно и злостно филонит. Надо будет как-то поговорить с ней и объяснить, уж не знаю каким образом, что тренироваться вполсилы — это довольно бессмысленная трата времени. Я не раз говорил ученикам, что если кто-то хочет получить то, чего у него раньше не было, он должен делать для этого больше, чем делал раньше. Хочешь больше денег — надо больше работать или знать и уметь больше, чем знал и умел раньше. Хочешь больше мышечной массы — надо таскать гири побольше, чем таскал ранее. Хочешь бежать быстрее — надо приналечь на ноги. А хотеть больше, но не прилагать к этому дополнительных усилий — значит остаться на том же месте.
Однако сегодня я не располагал особо хорошим настроением для подобных бесед, точнее, не хотелось тратить время впустую. Я ей объяснял? Объяснял. Она поняла? Нет. Какая гарантия, что поймет теперь? Да никакой.
После тренировки я пошел домой. Горди вернется только вечером, и я надеюсь, что с хорошими новостями. Надо бы приготовить какой-нибудь праздничный ужин…
Я затарился в магазине продуктами, которых у нас не было среди припасов, и пошел домой, соображая, что готовить: мясо в вине и рыбу в соусе или же приготовить мясо с соусом, а вино оставить к рыбе.
Однако войдя во двор, я увидел на крыльце у двери Тантиэль, которая сидела на помосте и болтала ногами.
— Что ты тут делаешь?! — удивился я.
— В гости заглянула, чайку попить, — с наивным видом ответила она. — Я тут узнала, вам наш напиток понравился — вот и принесла гостинца, так сказать, его ведь, кроме как с наших складов, больше нигде не раздобыть.
И форменный камзол на ней частично расстегнут. К чему бы это?
Ситуация усугублялась тем, что вот так взять и грубо выставить ее за дверь, после того, как она помогла решить вопрос с врачом, было бы очень некрасиво с моей стороны, воспитание мастера Куроно не позволяет мне так поступить…
И Тантиэль, чью игру я вроде бы раскусил, это знает, скорее всего, и обязательно воспользуется… Наверное, аналитики свартальвов просекли, что я очень вежливый человек.
И они правы. Японцы — самая вежливая нация в мире. Если у немцев национальной чертой считается орднунг, то есть порядок и пунктуальность, габровцы — жители болгарского города Габрово — знамениты своей жадностью, британцы славны чопорностью, латиноамериканцы — темпераментом, славяне — гостеприимством, то национальной чертой японцев стоит считать вежливость. Другие нации поражаются тому, что маленьким японцам до семи лет не говорят слова «нельзя», но из них все равно вырастают самые вежливые и воспитанные люди на свете. Японцы настолько вежливы, что даже якудза никогда не грозятся отомстить, ведь это грубо и невежливо. Вместо этого они пообещают «зайти в гости». А втыкая в живот обидчика катану, почтительно произнесут «прошу вас умереть».
И надо думать, вот это последнее о моей вежливости свартальвам неизвестно.
Я открыл дверь и гостеприимным жестом пригласил непрошеную гостью войти. Строго говоря, женщины в Японии не пользуются привилегиями слабого пола, как в Европе, так что жест, видимо, принадлежит Реджинальду. Да и я, немало поколесив по Европе и пожив в Америке, кое-каких манер поднабрался. Ведь вежливость — она универсальна, и никогда не бывает некстати.
— Устраивайся поудобнее, — предложил я, указав на татами и низенький столик в гостиной, тот самый, за которым мы чаевничали с Райзелем, — а я отнесу покупки на кухню и соображу, чем тебя угостить.