Окно в Полночь
Шрифт:
Я изумленно внимала. Однако прав дядя Боря, трижды прав. Сумасшедший — и не то слово… Перепиши… А я? А моя жизнь?
— Вы что… серьезно?
— Меняй! — снова рявкнул он, и сияние усилилось.
Кухня утонула в свете позднего заката, дядя Боря съежился, а меня снова чуть не вынесло из тела. Не знаю, что удержало. Или — кто… Муз, хорошо, что тебя здесь нет, ты умничка… Знаешь, что нельзя — и прячешься, хотя шепот крылышек нет-нет, да слышу…
— Меняй!..
— Не буду! — псих, прости, господи… — Ни в чужие головы, ни в чужие могилы я не полезу!
Он был страшен. Черт,
— Переписывай!.. — он шипел змеей. — Не дово…
— Не заставите! — лучшая защита — это нападение, да. — У вас нет надо мной власти! Вы не понимаете, чего хотите! Это же… все изменит! Все жизни! Мы все связаны! Одно изменение в прошлом и… А со мной что будет, а? Если бабушка оживет, что будет со мной? Во что моя жизнь превратится? Или вам пофиг, что очнусь в психушке после такой смены реальности?
— Эгоистка! — выплюнул как оскорбление. — Молодая еще, подстроишься! А Дуся…
— …умерла! — прости, бабушка, не к ночи ты будь помянута… — Кто я такая, чтобы менять законы мироздания? Кто вы такой, чтобы этого требовать? Не имеете права! И в мою жизнь лезть вы тоже права не имеете!
— Эго… — заладил.
— Да! — перебила злобно и психанула: — Да, эгоистка! И горжусь этим! Это мое достижение! Вы хоть знаете, как трудно в этом проклятом мире творческому человеку? Как трудно не потерять себя в бесконечных потоках информации, среди всех этих историй, образов, героев, сущностей? Как тяжело каждый день по кусочкам собирать себя, отрывать от историй и возвращаться в мир, которому плевать на то, что ты другой? В котором все от тебя чего-то хотят — то работы, то внуков, то замуж, а на твои желания — параллельно? Вы хоть представляете, как трудно сберечь свою личность — и не идти на поводу у общественного «надо», и не раствориться в бесконечных историях?..
Я перевела дух и выплеснула все, что болело долгие годы:
— Вы не представляете, как трудно сохранить себя… Когда чужие истории выносят мозг — приходится защищаться от них. Ведь писательством сыт не будешь — надо работать. Чтобы жить. И среди «надо» находить хотя бы час для себя. Чтобы выпустить истории, иначе они сведут с ума. И чтобы отдохнуть от этого мира и побыть немного тем, кем никогда не станешь… Это зверски тяжело. И я долго налаживала свою жизнь так, чтобы успевать везде и понемногу. И себя долго собирала по косточкам. Да, и стала эгоисткой. И не буду ничего менять. Не-бу-ду! Себя под удар не поставлю! И не заставите!
— Но Дуся… — двоюродный дед подсник.
— А Валик?.. — спросила тихо. — Думаете, я не хочу увидеть его живым?.. Вы не единственный потерявший… Но даже ради него… Ни в чужие головы, ни в чужие могилы я не полезу. Эффект бабочки — знаете о таком? Всех мелочей не предусмотреть. Время — слишком хрупкое сооружение. Начнешь менять одно событие — рухнет конструкция всей жизни. И тебя среди обломков похоронит. Вон… деятель. Полез, — и я устало кивнула на «кокон». — И опыт был при нем, и сила, но пара случайностей — и Валик не тем получился, и Альку мы спасли, и… И нифига у него не вышло. Вы изменение реальности со стороны видели, а я через него прошла. И врагу не пожелаю…
Он молчал. Понимал. Вроде. Но безумие было сильнее. И оно отказывалось предавать мечту, которая столько лет давала силы жить. Багровые глаза то потухали, то вспыхивали с новой силой. Сайел, забытый за ненадобностью, по-прежнему стоял в дверном проеме и заинтересованно бдел.
— Поймите меня, — попросила, подойдя. — И… простите, — и осторожно взяла его за руку: — Не надо ничего менять, Владлен Матвеевич. Прошлого не вернуть. Давайте сбережем то, что еще осталось. Пусть это только тень… и память. И защитим то, что будет. Давайте сядем, чаю попьем…
И пожалела, что сказала. Дядя Боря, услышав сакраментальное «чаю», очнулся. Посмотрел на нас дико… и сиганул в окно.
— Сайел, за ним! — очнулся и двоюродный дед. — Не упусти!
И сиганул следом за саламандром. С пятнадцатого этажа. Оставляя багровый «хвост» силы. Мне поплохело. Не, ну ненормальные — что с них взять?.. Сарказм не помог. Вниз я смотреть побоялась. Прислушалась, уловила во дворе возню и выдохнула. Вроде, живые… И невероятно остро ощутила собственное одиночество. В кои-то веки в хате — никого…
Я повернулась, чтобы закрыть окно, и вздрогнула. Тихие шаги в коридоре, и еще более тихое за спиной:
— Писец… — и бездна удовлетворения в глухом голосе.
Я неловко обернулась. «Псина», подпаленная черным огнем, с обгоревшей шерстью и одним потухшим глазом, сипло зарычала. «Парень», покрытый пятнами копоти, в дырявых шмотках, с обожженным «лицом» и мрачной ухмылкой. Кровожадный взгляд — и мое сердце в пятки. Я невольно покосилась на открытое окно. Пожалуй, я бы тоже вниз, кабы не…
— М-может, п-поговорим? — предложила нервно, вспомнив знаменитое карибско-пиратское «Переговоры?..», и прижалась спиной к подоконнику.
— Зачем? — ощерился он. — Что ты можешь предложить за свою жалкую жизнь, писчая? Путь домой?
Собственно…
«Парень» злобно оскалился, и по кухне поплыли волны ядовито-зеленого мерцания:
— Этот тоже предложил. И я поверил. Двадцать лет на поводке, писчая, двадцать ваших проклятых лет на побегушках! Кто мы, скажи? — и запустил обожженную руку в собачью шерсть, удерживая «пса». — Скажи, кто?
А прав дядя Боря, добрая я… Зря, наверно. Но… жалко.
— Вы ничем не отличаетесь от нас, — сказала честно. — И многие из вас… лучше иных людей. Гораздо. Вы… просто другие.
— Какие?
— Не знаю, — я нахмурилась. — Я вообще недели две как узнала о вашем существовании… У вас есть сила — у нас нет. Мы… живые — вы… не совсем. Вот и вся разница… в общем.
— В общем? — фыркнул он и презрительно сощурился: — А раз мертвое — не жалко? Раз мертвое — можно использовать?
— Нет. Нельзя. И… не мертвое, — я честно смотрела в его глаза и говорила, что думала. Понимая, что никогда не считала мертвым ни Сайела, ни даже птеродактиля. Да саламандр любому живому бы фору дал со своими розовыми штанами, психами и переживаниями.