Око силы. Четвертая трилогия
Шрифт:
Но это было еще полбеды. Однако совсем недавно, в январе наступившего 1924 года, когда страна каждый день читала бюллетени о состоянии здоровья Льва Революции, из Британии, цитадели мирового империализма, пришла еще одна весть. Молодая, но уже очень известная скульпторша Клэр Шеридан, не так давно приезжавшая в Советскую Россию, напечатала воспоминания о своих встречах с товарищем Троцким. Председатель Реввоенсовета предстал перед читателями истинным Ланцелотом, окруженным, однако, толпой мерзавцев, воров и убийц. Особенно возмутительно выглядел эпизод с некоей «комиссаршей Ларисой», штурмовавшей скромную походную постель Троцкого в самый разгар битвы за Казань. Лев Революции, естественно, отверг сластолюбивую фемину, которой пришлось утешиться в глубинах матросского кубрика.
Неделю назад Леониду рассказали в курилке, что «комиссаршу» направили в санаторий, то ли с нервным расстройством, то ли даже после «удара». Знающие люди были уверены, что после выздоровления Frau Larissa не сможет вернуться в Столицу. В лучшем случае ее отправят «на низовку», и хорошо еще в Казань, а не на афганскую границу.
Бывший старший оперуполномоченный итог работы товарища Климова оценил очень высоко, самокритично признав, что его идея с хитровскими громилами на этом фоне выглядит весьма бледно. Ким Петрович, который и познакомил его с публикацией болтливой скульпторши (и даже перевел с английского самые удачные фрагменты), горестно развел руками. Цветочному отделу будет очень не хватать Гондлы. Увы, ничего поделать нельзя.
С Гондлой было покончено. Теперь наступил черед самого Цветочного отдела.
* * *
Леонид затушил в пепельнице очередную папиросу, без всякой радости взглянув на черно-красную пачку. Чуть не половину выкурил. Неудивительно — под такой разговор! Хорошо еще догадался вудку спрятать, иначе бы двумя стопками не обошлось.
— Понимаю так, — вздохнул он. — Отдел товарища Кима выполнял личные распоряжения Вождя. Сейчас идет смена власти, в Политбюро опасаются, что отдел вмешается и продавит своего человека. Вождь в нынешнем раскладе уже лишний.
Товарищ Москвин на миг прикрыл глаза. Горки, небольшая полутемная комната в боковом флигеле, мебель в светлых чехлах — и маленький человечек в глубоком кресле. Потухшие глаза, искривленный судорогой рот, недвижная гипсовая маска вместо лица. Живы только губы, но и они шевелятся безмолвно.
Председатель Совнаркома был уверен, что даже мертвый сможет приказывать партии и стране. Маленький человечек еще жив, но его воля уже ничего не значит. Леониду почему-то думалось, что Ким Петрович останется верен Вождю, не предаст. Или это — игра? Отдел формально распустят, но все останется по-прежнему?
— Ты не хмурься, Леонид Семенович! — ладонь Мурки на миг коснулась его щеки. — Морщинки будут, а ты молодой еще, красивый. Не о том ты думаешь. Пусть Ким Петрович за власть дерется, ты про Францию вспомни, про то, что мне обещал. Или забыл?
Рука привычно коснулась папиросной пачки. Отдернулась. Лучше не курить, и так во рту горько.
— Не забыл, товарищ Климова. Съезжу во Францию, погляжу, что и как…
— Без меня, значит?
Мурка встала, обошла стол. Леонид тоже поднялся.
Лицо к лицу, глаза к глазам.
— Обещанного три года ждут, правда, Лёнечка? Терпеливая я, только каждому терпению предел положен. А я ведь и осерчать могу. Ты меня всякой видел, а вот осерчавшей — еще нет. Хочешь увидеть?
Бывший бандит по кличке Фартовый дернул губами:
— Басишь, «машка»? Запарилась, что ли? Рогами шевелишь, будто длинная очень? За крик не по чину в перья ставят и маслинами кормят. Номер твой — шестой, свистну, тогда и привехряешь.[8]
Мурка усмехнулась в ответ:
— Убедительно очень, Леонид Семенович, страшно прямо. В театр бы тебя, который МХАТ, зрителей пугать. И учти, мне не только деньги и чистые документы нужны.
Вновь руку протянула, словно погладить желая.
— Мало этого мне, Лёнька, мало!
Глава 2
Наследство Льва
1
За дверью ждал мороз — накинулся, впился в сжимавшие портфель пальцы. Соскучился, видать. Ольга, в который раз вспомнив о так и не полученных казенных рукавицах, мысленно обругала себя за подобный афронт. Забыла она, бывший замкомэск, службу, слабину показала. В армии бы с кровью у интендантов вырвала, да еще припечатала бы тройным революционным с присвистом.
Увы, посреди опустевшего рынка ругаться было не с кем, и девушка неспешно побрела к выходу, чувствуя себя совершенно по-дурацки. Словно в синематографе побывала, но не в зрительском зале, а прямо в фильме. И не поймешь, что за фильма такая: то ли комедия, то ли драма про шпионов, а может, и то и другое разом.
Одно хорошо — дело сделано, умотали граждане Красноштановы, даже ларек запирать не стали. Но, как говорится, хорошо, да не очень. А вдруг гражданин из секретариата Каменева — белогвардейский шпион? Пробрался на должность, и ее в беду втравил. И рассказать некому. Товарищ Каменев наверняка знает, а Киму Петровичу докладывать нельзя, сама же за секретность расписывалась.
Куда ни кинь, всюду плохо выходит. Пытаясь выбить клином клин, девушка прикинула, что уже завтра придется возвращаться в отдел, где ее ждут — не дождутся письма про Вечный двигатель и Пролетарскую Машину времени, а заодно и орлы-комсомольцы, взявшие за привычку хихикать в спину «старухи». Не к месту вспомнился белый офицер товарищ Тулак. В прошлую встречу, выслушав про невеселые дела в Техсекторе, Семен мягко намекнул, что мир велик и за стенами Главной Крепости не заканчивается. На польской границе есть верное «окно», во Франции же устроиться не так ли трудно, если знаешь язык и работы не боишься.
Кавалерист-девица намека не поняла, а вот теперь крепко задумалась. Не о буржуйской Франции, конечно, нечего ей, члену РКП(б) с 1919 года, там делать. Но и на Волге, оттуда она родом, люди живут. Можно сдать экзамены за последний класс гимназии («десятилетки», если по-нынешнему), потом, подучившись, поступить на рабфак. Когда-то гимназистка Оленька Зотова мечтала окончить восьмой, педагогический, класс, чтобы стать народной учительницей. Разве плохо? Или стране учителя больше не нужны? Все лучше, чем дурацкие бумажки перебирать!..