Око силы. Четвертая трилогия
Шрифт:
– Нам вроде бы налево, – без особой уверенности предположил Вырыпаев. – Странно, мне казалось, что я все хорошо запомнил. Надо было на бумаге нарисовать.
Гондла, она же Лариса Михайловна, даже не попыталась скрыть недоверчивую улыбку. Поход на кладбище казался ей бессмысленным с самого начала.
– Ведите, куда вам нравится, – рассудила она. – Будем считать все происходящее прогулкой. Давно не была на Ваганьковском… Вы – инфернальная личность, Вырыпаев. Склепы вам, подавай, кресты с бабочками. Антураж для нервных провинциальных барышень.
Шутила Гондла с весьма кислой миной, и Виктор решил не отвечать. Прогулка, значит, прогулка.
Встретились там же, где несколькими днями ранее альбинос познакомился с Доминикой – на почти пустом в этот час базарчике возле трамвайной остановки. Вырыпаев, отпросившись со службы, приехал чуть раньше назначенного времени, и успел заметить большое черное авто, в котором Лариса Михайловна изволила приехать. Он ничуть не удивился – с переполненным трамваем нагловатая дамочка ассоциировалась плохо. Самому Виктора эта затея тоже чрезвычайно не нравилась, причем он даже не хотел думать о причинах. Хватит и того, что идти придется на кладбище. Невелика радость!
«И больше никогда не смейте сюда приходить. Слышите? Никогда!..» Говорила ли эти слова Доминика? Или просто почудилось?
Аллея казалась знакомой, и батальонный ощутил привычную уверенность. Он ничего не забыл – налево, потом направо, запомнить легко. Это не в ночном лесу по звездам плутать. Если бы со спутницей чуть больше повезло…
– А почему вы Гондла? – поинтересовался он, дабы разговор поддержать.
– Шутите? – удивилась женщина. – Или в самом деле не знаете? Вырыпаев, мне за вас стыдно. Это же пьеса Николая Гумилева! Гондла – главный герой, весьма почтенный джентльмен с большой бородой. А назвал меня так Егор исключительно из вредности и зависти. Догадаетесь, почему?
– Потому что Гумилев эту пьесу вам посвятил, – изрек Виктор первое, что в голову пришло, и поспешил прикусить язык. Поздно!
– Так вы знали? – Лариса Михайловна резко остановилась, взглянула прямо в лицо. – Все-таки знали и валяли дурака?
– Что – знал? – растерялся альбинос. – В смысле, что Гумилев – вам… То есть…
– Вы безнадежны, Вырыпаев. – Гондла отвернулась, поглядела вперед. – Может, вы вообще не слыхали о Гумилеве? Долго нам еще фланировать между гробами?
Виктор пожал плечами, не зная, на какой вопрос отвечать в первую очередь. Гумилева он читал и совершенно не впечатлился. Какие-то жирафы, трамваи летающие… Контрик-вырожденец, если коротко. Таким жил, таким и у стенки стал.
– Фланировать недолго, идти – еще меньше, – рассудил он. – За тем высоким крестом – налево. А Гумилев мне совершенно не нравится.
– Демьяна Бедного предпочитаете? – ядовито поинтересовалась дамочка. – Или кого-нибудь еще из РОСТА?
Ефима Придворова – Лакея Придворного – Вырыпаев на дух не переносил. Но не ругаться же по такому поводу, да еще посреди кладбища!
– «Кинулась тачанка полем на Воронеж…» – негромко проговорил он.
– Как? – удивилась Гондла. – Какая тачанка?
– Кинулась тачанка полем на Воронеж,
Падали под пулями, как спелая рожь.
Сзади у тачанки надпись «Хрен догонишь!»
Спереди тачанки надпись «Живым не уйдешь!»
– Это песня, – безапелляционно заявила поклонница Гумилева. – В последней строчке размер нарушен, но весьма экспрессивно. «Хрен догонишь!» – это хорошо. Ваша?
– Нет, – улыбнулся Виктор. – Не моя. Лариса Михайловна! Мы оба воевали, но у каждого – своя война. Вас Троцкий награждал, вам миноносец к пирсу подавали, а у меня все иначе было. Поэтому и стихи у нас – разные. Вам – про Гондлу и какого-то там изящного жирафа, а мне…
– Прекратите! – поморщилась женщина. – Во-первых, не изящного, а изысканного, а во-вторых, вы, Вырыпаев, все-таки безнадежны… Кстати, здесь поворот.
Вырыпаев согласно кивнул и внезапно понял: что-то переменилось. Небо оставалось по-прежнему ясным, предзакатное солнце все так же светило сквозь голые кроны деревьев, но в воздухе уже чувствовалась знакомая сырость. Ночь близилась, и Некрополис, город мертвых, начинал просыпаться…
Виктор отогнал нелепую мысль и храбро шагнул вперед. Вот и аллея, такая же пустая, как и в тот раз, те же желтые листья под ногами, старые могильные ограды в рыжей ржавчине, остовы цветов у каменных подножий. Его словно ждали.
– Нам куда? Налево? Направо? – нетерпеливо бросила Гондла. Батальонный окончательно пришел в себя и устыдился.
– Нам? Нам направо.
Последнюю сотню метров он едва сдерживался, чтобы не побежать. Все равно куда – к близкому уже склепу или назад, к кладбищенским воротам. Ожидание томило, забирало силы, в ушах зазвенели знакомые молоточки…
…Всё хорошо, хорошо всё, песок тихонько шуршит, под пригорком Вечный Жид, на пригорке Каин – далека дорога, неблизко до порога. А у раба божьего, у мальчонки, глаза сами закрываются, сон начинается…
– Вот! Пришли.
Склеп оказался на месте, такой же – или почти такой – как в прошлый раз. Это странное «почти» Виктор заметил сразу, но никак не мог осмыслить. Вроде, все прежнее: затейливые славянские буквы над входом, грустный ангел с отбитым крылом в круглой нише слева, на покрытом потемневшей медью куполе – покосившийся крест. Вот и знакомое окно с чудом уцелевшими осколками витража, и мраморная доска с едва видимой надписью.
Справа от входа – черный каменный крест. Почетный караул? Нет, забытый часовой.
– Смотрим!
Гондла достала из кармана длинного темного пальто сложенную в несколько раз схему, развернула, наморщила лоб.
– 37-й квартал, посередине… Тут есть единственный склеп – Шипелевых. Сергей Иванович Шипелев, калужский предводитель дворянства, его сын, Иван Сергеевич, племянница, Киселева Доминика…
Виктор согласно кивнул, вспоминая. Молодое, очень грустное лицо. «Киселева Доминика Васильевна. 1884–1910», крест, который справа. Маленький серебристый венок у черного гранитного подножия, две засохшие розы, в фотография в облупившейся рамке. И бабочка-махаон – горящие огоньки камней-самоцветов.