Око за око
Шрифт:
Чутье не подвело Отрепьева в том, что именно Кромы решат исход всего дела. Однако ни мнимый царевич, да и никто из войска, даже не предполагали, что это произойдет таким странным образом. Именно под Кромами Григорию пришлось узнать весть, которая потрясла всех…
Глава 40
Странно, но утром 5 мая и Григорий, и Ярослав проснулись с одним и тем же чувством — чувством огромной легкости, как будто у них с плеч сняли огромный груз.
— Кликни Евсеева, — умываясь, приказал
Дворжицкий повиновался, и не успел Григорий и глазом моргнуть, как у него в комнате уже был Евсеев.
— Эх, Ярыш, — обращаясь к другу, весело сказал Гришка, — вроде нечему радоваться, а на душе-то как хорошо!
— Знаешь, Гришка, мне тоже, — не менее радостно ответил Евсеев, — только я знаю, что тому причиной.
— И что же?
— Сон мне хороший приснился, — признался Ярослав, — будто мы с тобой мешок зерна откуда-то украли. Да мешок огромный, нам с тобой тяжело, но отпустить никак нельзя.
— Ну и донесли мы этот мешок? — улыбаясь, спросил Григорий.
— Донесли, — рассмеялся Евсеев. — Вспотели, но донесли.
Дружный смех Гришки и Ярыша внезапно прервал стук в дверь: это был опять Дворжецкий.
— Димитрий Иоаннович, с вами сын боярский, Авраам Бахметьев, хочет переговорить. Из Кром прибыл, клянется, что весть важная, а потому хочет ее самолично царю сообщить.
— Что ж, зови этого самого Авраама, — в честь хорошего настроения, не раздумывая, согласился Григорий. — А весть хоть добрая?
— Говорит, что добрая.
— Ну, тогда тем более зови.
Минуту спустя в палатку влетел запыхавшийся Авраам. Худенький, невысокого роста с огромными глазами, он выглядел еще совсем мальчишкой. И действительно, поцеловав руку человека, которого он считал истинным государем, он с юношеским пылом обратился к Отрепьеву:
— Димитрий Иоаннович, весть из Москвы пришла — Борис Годунов скончался!
Григорий оторопело смотрел на Авраама, еще не понимая, что произошло, потом взглянул на Ярослава, словно не веря своим ушам. Евсеев с растерянным видом тоже смотрел на Отрепьева.
— Как скончался? Сам умер?
— Сам, — гордясь тем, что именно ему выпала высокая честь порадовать государя, сообщал Бахметьев. — Тринадцатого апреля обедал в Золотой палате с иноземцами. Встал из-за стола, а у него кровь из носа и ушей как хлынет! Лекари не смогли ничем помочь…
— Эх! — наконец придя в себя, изумился Отрепьев. — Вот это да! Не может быть! Знать, на то воля Божья, чтобы я царем стал! — на радостях кричал Григорий.
— Иди сюда, — подозвал Авраама Григорий и, крепко расцеловав Бахметева, щедро его наградил.
Грешно, конечно, радоваться смерти другого человека, но для Гришки, да и для всего его войска, эта весть и впрямь была радостной, даже несмотря на то, что престол все же не опустел.
Умирая, Борис оставил после себя двух детей — сына и дочь, и восемнадцатилетний Федор спокойно занял отцовский престол, когда мать его, царица Марья Григорьевна,
Федор считался одаренным умом и способностями, однако он был юн, неопытен и, что самое главное, стараниями своего отца одинок. Борис так энергично удалял соперников и всех, кто казался ему опасен, что вокруг его семьи вскоре образовалась какая-то пустота. Зато мнимый Димитрий был дерзок и решителен, а щедростью и великодушием завоевывал все больше и больше сердец.
Новый царь, которому бездеятельность Мстиславского и Шуйского показалась подозрительной, решился на меру, перед которой отступал Борис: решено было их отозвать, а взамен отправить Басманова…
Семнадцатого апреля Петр Федорович прибыл в стан, созвал всех чиновников и рядовых под знамена и известил их о воцарении Федора. Басманов прочитал войску грамоты нового царя, причем весьма милостивые: юный монарх обещал верному, усердному войску беспримерные награды после сорочин Борисовых. Подобно Москве, войско присягнуло Федору, и с сим известием митрополит Исидор возвратился в столицу: сам Басманов доносил о том…
— Димитрий Иоаннович! К вам гонец прибыл, — доложил Григорию неизменный Дворжицкий.
— Кто таков? — удивился Отрепьев.
— Князь Иван Голицын, с сановниками и дворянами, с узником Годуновым.
— Готовься их принять немедля, — приказал Отрепьев, и его сердце радостно забилось. «Неужто случилось, — думал он, — неужто?»
Тотчас же после приказа к величаво восседавшему Отрепьеву прибыл князь Голицын со всею своею свитой и, смиренно бия челом, сказал:
— Сын Иоаннов! Войско вручает тебе державу России и ждет твоего милосердия. Обольщенные Борисом, мы долго противились нашему царю законному: ныне же, узнав истину, все единодушно тебе присягнули. Иди на престол родительский, царствуй счастливо и многие лета! Враги твои, клевреты Борисовы, в узах. Если Москва дерзнет быть строптивою, то смирим и ее. Иди с нами в столицу венчаться на царство!
Так Григорий узнал об измене Басманова, о которой не мог даже предположить! Да что там Григорий, вся Россия содрогнулась, не веря сей странной вести.
Но, как бы то ни было, семнадцатого мая Басманов, братья Голицыны и Салтыков провозгласили низложение Федора и воцарение Димитрия на собрании созванных ими представителей четырех городов — Рязани, Тулы, Каширы и Алексина, так что радостную весть Григорий услышал даже с опозданием.
Единодушно признанный войском как царь благодатный, Отрепьев распустил часть его на месяц для отдохновения, другую послал в Москву, а сам с двумя или тремя тысячами сподвижников шел тихо вслед за нею.
Везде и народ, и воины встречали его с дарами; крепости, города сдавались. Все ревностно преклоняли колена, славили Бога и Димитрия, как некогда героя Донского или завоевателя Казани! На улицах, на дорогах теснились к его коню, чтобы лобызать ноги мнимого Димитрия!