Окольцованная птица
Шрифт:
— Да разве в интернате-то… — Она махнула рукой, не договорив. — Там одни бандюки. Не отдам я тебя туда.
Дима поднял глаза от пирогов, отъехал от стола на стуле и, раскачиваясь на двух ножках, задумчиво произнес:
— Вот если бы на самом деле в Ужме был Интернет…
— Да не надо нам сюда бандюков-то! — запротестовала бабуля. — Не надо нам интернатов никаких.
— Что такого, баба Нюра? Я ослышался? Я ведь говорю про Всемирную паутину, Интернет…
— Да еще с паутиной! — Она совсем рассердилась. — Ее сорвать надо поганой метлой…
Неизвестно, чем бы закончилась беседа бабушки и внука, не вмешайся Ульяна. Она все расставила по местам.
— Баба Аня, весь этот интернат-Интернет он затеял из-за ваших волшебных пирожков. Спасибо вам большое, а я его забираю с собой. Чтобы вы отдохнули от этого парнишки.
Она подмигнула ему и повела за дверь.
— Знаешь, мне нужна твоя помощь, — сказала она, когда они вышли во двор.
— Пошли в мастерскую, там и поговорим, — произнес он, довольно поглаживая себя по животу.
Ульяна, вспоминая сейчас тот день, ощутила волнение, пожалуй, такое же, как тогда. Он нравился ей, ужасно, но она не хотела признаваться в этом себе самой. Девчонки гонялись за ним толпами, он был всеобщий любимец, хотя обычно деревенские не любят городских.
— Ласковое дитя двух маток сосет, — приговаривала обычно баба Аня, но на лице ее светилось одобрение.
Он сделал ей на компьютере сертификат, она ничего не сказала матери об этом, потому что та начала бы говорить о правилах, о законах, а Ульяна хотела результата. Причем немедленного.
Подумать только, ее клюкву расхватали в полчаса!
Почему ее не побили торговки? Наверное, просто из жалости — девочку бросил отец.
Но когда она догадалась об этом, она решила поступить по-другому — обошла всех продавщиц, которые выносят к поезду ведра, и всем раздала бумажки с показателями дозиметра.
Ужма стала единственным местом в тайге, где растет экологически чистая клюква!
Мать пришла в ужас, когда к ним домой начали нести сметану, молоко, куски соленого сала, а когда начался забой скота, то печенку, грудинку и много чего еще.
— Как тебе не стыдно, — ворчала мать, — мы не побирушки.
— Мам, но они же от всего сердца. Я ведь помогла им продать все до клюковки. А потом, ты разве не помнишь, когда отец привозил с охоты уток, ты сама посылала меня раздавать всем соседям?
— Но то раздавали мы. А это — нам дают.
— Да чем же они хуже нас? Они такие же люди, как все в Ужме.
— Мы не такие, как все… — говорила мать, не уточняя разницу.
Когда Ульяна расписала в письме обо всем этом отцу, он разразился похвальным письмом и своим любимым пожеланием: «Только вперед и только в таком духе!»
Ульяна не написала отцу о другом — о том, как она сама расплатилась за этот сертификат. А она за него расплатилась с Димой. Хотя и по своей воле.
Это было перед ее отъездом из Ужмы, как она думала, навсегда. Отец настоял, чтобы они с матерью переехали в город, в областной центр, где он по своим каналам раздобыл им двухкомнатную квартиру в центре. Он настаивал на том, что Ульяна должна окончить городскую школу и поступить в институт.
Но любовь нагрянула не весной, как водится в природе, а в начале осени, когда были уже собраны чемоданы, завязаны узлы, упакованы в коробки книги. Поезд будет под утро, ложиться спать бессмысленно. Мать ходила из угла в угол, осматривала сарай, баню, двор — все ли в порядке. Этот дом принадлежал сельсовету, ему он и отходил. Скорее всего в нем поселят новую учительницу, опытного математика, которая с семьей переезжала сюда из соседнего района.
А Ульяна попросила Диму сходить с ней напоследок в ее любимое место, в лесную избушку, в которой отец раскрыл ей свою сердечную тайну.
Собиралась ли раскрыть она в той же избушке для себя еще одну тайну жизни? Она не призналась бы, что да, она хотела, надеялась и боялась.
Как это бывает, она знала.
Потому что в деревне об этом знают все — кругом живая природа, и любовь во всех ее проявлениях не секрет. Но как это будет у нее, она не знала. Не знала она и о том, было ли это у Димы, которому шестнадцать.
В домике горьковато пахло рябиной, кто-то развесил гроздья на веревочке на окне вместо занавесок-задергушек.
Ульяна посмотрела и чуть не расплакалась от волнения — словно знак, словно разрешение: мол, если хочешь — люби, никто не увидит, только он.
А он тоже посмотрел на эту уже волглую рябину, слегка сморщенную, и просто обнял Ульяну.
От него пахло цветочным мылом, потому что баба Нюра не переваривала порошки, а стирала белье мылом.
— Как ты хорошо пахнешь… — вдыхала она.
— А ты как хорошо…
Его губы оказались умелыми и быстро нашли ее губы. Они были теплые и мягкие, как у теленка. Ульяне понравились его губы.
Ей понравилось и то, как работали его руки, ловко справляясь с пуговицами на рубашке.
— Ты такая классная девчонка.
Она улыбнулась и положила ему руку на грудь, подергала редкие волосинки.
— Слушай, у тебя… уже это было?
— Ага.
— Здесь? — От внезапной ревности она отстранилась от него, и он чмокнул губами в воздухе.
— Не-ет, дома. Это долго рассказывать. А у тебя не было? — спросил он, и девушка почувствовала, как Дима улыбнулся.
— Не-а. Но я хочу, чтобы было. Это ведь все равно будет.
— Не боишься?
— Нет, — сказала она и потащила его за собой на лавку. Спине сначала было жестко, он навалился на нее, спина уже ничего не чувствовала, потому что новые ощущения перекрыли все — и внезапное ликование, и боль…
Ульяна, глядя на тот свой поступок отсюда, из взрослой жизни, не осуждала себя. Она просто взрослела так, как могла взрослеть только она: она научилась зарабатывать деньги, и она захотела получить «сертификат» взрослости. Дима был самым подходящим человеком для этого.