Окольцованная птица
Шрифт:
— Что случилось? — Ольга редко ему звонила, поэтому он и задал такой вопрос.
— Да нет, ничего, — тихо засмеялась она. — Просто я совсем потеряла Ульяну.
— Да? И я… — Он хотел сказать «тоже», но вовремя одумался. О чем подумает мать, если ей сказать, что дочь в Москве, но ее нет, хотя уже почти за полночь. И она на машине. Одна. Гм… Одна. Очень сомнительно. Впрочем, он нечто подобное ожидал, а если честно, он не особенно вдумывался. Девушка двадцати девяти лет имеет право на личную жизнь в таком виде, в каком она ее себе представляет. — Я думаю, она в пути.
— Она едет к тебе?
— Да, я пригласил ее в Москву. Тем более что у нее дела здесь. Она тебе говорила о Лондоне?
— Говорила. Я рада, — сказала Ольга. — Это ты постарался?
— Вот уж нет. Это, милая моя, судьба.
— Знаешь, скажи ей, это колечко — Божий промысел.
Он вздохнул. Наверное, первый шаг они сделали друг от друга тогда, когда Ольга открыто взглянула в сторону церкви — в совершенно непонятную для его натуры сферу, для него, гедониста до мозга костей.
— Я ей передам. А ты сама как?
— Я? Хорошо. Мы вернулись из паломнической поездки в Иерусалим. Это было что-то неземное. Мы были даже там, благодаря Георгию, где русских просто не бывает. В одном горном монастыре. Под самыми облаками, под крылом у Господа.
— Рад, рад за тебя.
— Ну хорошо, если все в порядке с Ульяной, я спокойна.
— Ничего не нужно тебе? Что я могу для тебя сделать?
— Спасибо. У меня есть помощник. До свидания. Передай привет Ульяне.
Он положил трубку и посмотрел на часы. Однако. Четверть второго. Она что же, останется там до утра? Благоразумно ли? Об этом не ему судить. Летние страсти. Не только по сезону, но и по времени жизни. Весна у нее уже закончилась. Сейчас знойное лето. За окном и внутри. А у того, к кому Ульяна поехала? Он ведь не спросил, сколько мужику лет. Но, судя по манерам, у него тоже еще не осень. Это хорошо.
Он подошел к окну и увидел, как джип паркуется перед домом. Ага, явилась, дочь родная. Значит, решила повременить. А с чем именно? — усмехнулся он. Потом быстро прошел в спальню, выключил свет, изображая, что спит. Незачем сейчас им встречаться. Личная жизнь — это личная жизнь. Дочь имеет право на нее.
Роман не отходил от окна, пока джип не отъехал. Он видел задние красные фонари, когда Ульяна поворачивала за угол, огибая угол дома. Ему с балкона было хорошо видно. Через несколько секунд машина скрылась под деревьями. Он ощущал запах гари, легкий, ненавязчивый, уже мало машин в этот час — ночь. Он ощущал и другой запах — терпкой свежести, не совсем понимая, как может от женщины пахнуть вот так после целого дня катания по Москве. Невероятная. Потрясающая. Долгожданная.
Он почувствовал, как горло перехватило. Почти так же, как в тот момент, когда он открыл дверь на звонок.
Он увидел ее всю, разом. Он растрепанных пшеничных волос, от зеленых глаз, длинной шеи и сильных плеч до тонких лодыжек. Ему не важно, какая юбка на ней надета и какой топик, хотя глаз скользнул по одежде, но ни за что не зацепился. Это было скольжение, восторженное скольжение по телу мужского взгляда, это скольжение обещало другое, доводящее до экстаза. Это будет, знал он. Непременно будет. Иначе она не стояла бы сейчас у него на пороге.
Сколько раз ночами он воображал похожую сцену, но отказывался верить, слишком невероятной казалась ему эта женщина. Да, она изобретательна, отважна, она может пойти на риск. Но она так далеко, она в глухой тайге, а стереотипы столичного мужчины не позволяли предположить подобную свободу. Но когда он увидел ее перед собой, он убедился: ничего-то он не знает о жизни за пределами Москвы. Тамошняя жизнь, не везде, но местами, намного обошла Москву. Маленькое сообщество людей среди бескрайней вольной природы, при современной технике — это Европа. Никак не Азия, из которой Москва пытается выбраться и увязает постоянно. Ульяна — часть той природы, но высокообразованная часть. Для нее нет и не было запретных тем, она видела, как рождается жизнь в природе, как она умирает. И тот ложный стыд, которым, как путами, связаны московские женщины, во многом неведом ей. Она знает правила игры, если хочет их знать, она может нарушать их в любой момент, когда захочет.
Роман подумал, что в Москве в него могла выстрелить только истеричка, но там — просто девушка-охотник. Отличный стрелок.
Он ушел с балкона, все еще не веря в произошедшее.
На кухне неубранный стол. Недопитый чай, нетронутая бутылка вина — она за рулем, а он хотел быть трезвым. Он не хотел никакого тумана.
И не было никакого тумана.
Он шумно втянул воздух и пошел в ванную. Ему хотелось быть чистым-чистым, свежим-свежим, как она… Поразительно, от нее пахло свежестью даже после того, как тело стало влажным от его пота…
«Ну так что же, Купцов?» — спрашивал он себя, стоя под душем. Струи воды долбили затылок, как клюв дятла долбит кору дерева.
А она умелая женщина, усмехнулся он, подставляя воде лицо. Тренированная.
«А что ты ожидал? — спросил он себя. — Что у тебя одного глаза на месте?»
Но значит, и она была вполне отзывчивой девушкой. Струя ударила прямо в глаз, и он дернулся. Вот тебе и предупреждение, Купцов, не думай о других хуже, чем о себе. Уж кто бы говорил насчет отзывчивости. Только что поименно не записывал и зарубок о своих победах не делал. Просто если женщина породистая, ей не нужна тренировка, она и так все знает и умеет. Интуиция, чутье, подсознание, все, что угодно. Природа, наконец. Она — дитя природы в самом лучшем смысле слова.
Сделав подобный вывод, весьма глубокий, как ему казалось, Роман почувствовал себя гораздо лучше. Да, конечно, мужчины все собственники, он это знал, и, когда встречают женщину, которую искали всю жизнь, они почему-то считают, что она обязана была сидеть и ждать их хоть до глубоких седин. Ждать и хранить невинность. Отбросить зов природы, любопытство, влечение, наконец. Они думают, что все это нужно сберечь исключительно до светлого часа, когда явится тот, кто…
Он засмеялся. Шутники эти мужчины. И он весельчак. Спасибо должен говорить и радоваться, что она свободна.
Да ну? Откуда это ему известно? Если она не замужем, то вот так и свободна?
Да, свободна, с уверенностью заявлял он себе. Потому что так заниматься любовью, как она, может только женщина, которая не испытывает чувства вины.
Но ведь Ульяна Михайловна сразу дала понять, с первой беседы по телефону, что чувство вины — это вообще не ее конек. А также сомнения или смущение.
Он выключил воду и одернул себя. Стоп, хватит. О чем он говорит? Зачем ковыряется в своих ощущениях? Он что же, хочет найти причину отказаться от слов, которые у него вырвались? Насчет… брака? Кто предлагал ей в тот момент выйти за него замуж: самец, коллекционер или одинокий мужчина? Или один в трех ипостасях?