Окольцованные злом
Шрифт:
«Ну и жара». Штабс-капитан притушил папиросу о спинку кровати, рывком поднявшись, сунул хабарик за ухо и с тоской посмотрел в окно на царящую у причалов суету. Вот уже сутки в ожидании парохода на Марсель он изнывал в паршивом портовом притоне, грязном, полном воров и проституток, с названием, однако, более чем благозвучным: «Жемчужная услада Египта».
Вчера вечером здесь брабантским методом, то есть горлышком разбитой бутылки, расписали насмерть шикарную красотку, не пожелавшую отдаться за предложенную сумму. Ночью верещал в агонии задолжавший сутенер, зарезанный чилийским приемом — опасной бритвой, спрятанной в курчавой негритянской шевелюре. А уже под утро в дверь номера Семена Ильича начали остервенело
— Жаннетта, открывай! Мы заплатим двойную таксу!
Продолжалось это, правда, недолго, за Жаннетту сегодня был разъяренный Хованский, который с ходу надавал пиздострадальцам по мозгам, и те на карачках отползли. Тем не менее день был с утра испорчен. Сколько потом Семен Ильич ни ворочался, было не заснуть, в голову лезла всякая гадость. Глядя сквозь грязное стекло на разлагающийся под окнами собачий труп, он даже вспомнил порешившего себя родителя. Может, плюнуть на все да по стопам любимого отца?
Состояние дел действительно было неблестящим. Финансов осталось мало, запас энтузиазма тоже подходил к концу, а главное, американский дядюшка, любитель погребальной утвари, судя по всему, был человеком непростым. Наверняка теперь потребует авансовый отчет и уж во всяком случае спокойно жить Хованскому в Париже не позволит — замочит или сдаст на растерзание полиции. «Ладно, там видно будет. — Семен Ильич развел мыло и принялся сбривать свои заметно порыжевшие под южным солнышком усы. — Сейчас главное — убраться отсюда подальше».
На следующий день мечта его, похоже, начала сбываться. Заскрежетали в клюзах якорные цепи, простужено взревел гудок, и ржавый ветеран, гордо названный еще в прошлом веке «Юпитером», повлек Семена Ильича к французским берегам. Правда, без особого комфорта. Где-то совсем рядом, за переборкой, с лязгом работала машина, вода плескалась в самый иллюминатор, однако этим Хованского было не пронять. Все в жизни преходяще, и неудобства эти тоже временны…
Давно уже растаял в сизой дымке африканский берег, одни только зеленые волны лениво плескались до самого горизонта. А вот память штабс-капитана с землей фараонов прощаться, похоже, не собиралась. В первую же ночь приснилась ему редкостная мерзость: будто бы очутился он в огромном, ярко освещенном факелами подземелье. Курился из кадильниц густой благовонный дым, где-то неподалеку ритмично ударяли в бронзовую доску, и под раскатистый звон металла слышалось негромкое заунывное пение:
Иди, иди на запад, Медленно пойдешь ты в Абидос, О не познавшая мужского фаллоса, Туда, где ждет тебя твой учитель-муж, Отец наш и брат Гернухор.Постепенно клубы благовоний рассеялись, Хованский огляделся. Поющие стояли вокруг массивной каменной плиты. Они были одеты в широкие черные плащи с капюшонами, полностью закрывающими лица, каждый держал в руке факел. К вертикально стоящей каменной плите была прикована нагая меднокожая женщина. Она была без парика, с обритым наголо черепом, остальных волос на теле тоже не было. Глаза женщины были полны безумного, животного ужаса.
Наконец пение смолкло, и один из одетых в черное подошел к плите. Он долго смотрел на обнаженную женщину, потом склонился к ее лицу:
— О идущая на запад, ты будешь достойной тофар-невестой господину нашему Гернухору в полях Осириса. Тебе уготована «ночь масла» [82] и погребальные пелены из рук Таит [83] . Тебе устроят похоронную процессию в день предания земле. Будет фоб из золота с изголовьем, украшенным лазуритом, и «небо» [84]
82
Одна из процедур при бальзамировании тела.
83
Богиня ткачества, чьи погребальные пелены должны были защищать тело покойного от многочисленных опасностей.
84
Изображение богини Нут на крышке саркофага.
При этих словах судорога пробежала по животу женщины, рот ее распялился в отчаянном крике, однако под сводами подземелья не раздалось ни звука: в корень языка несчастной была глубоко всажена зазубренная кость ядовитой рыбы фархак. В бешеном усилии освободиться тело ее выгнулось, глубоко врезались в нежную плоть золотые цепи на бедрах, но напрасно. Выпрямившись, человек в черном улыбнулся:
— Пусть ничто не тревожит тебя, госпожа. Ты будешь предана в руки искуснейших парасхитов, и путь твой к мужу твоему будет долог, как длинная извилистая дорога в темноте.
Он ненадолго умолк и положил руку бешено извивающейся женщине на лобок.
— Они великие мастера, и раньше времени, госпожа, тень Ка не покинет твое тело. Ничто не пройдет мимо тебя, — ты почувствуешь, как живот твой будет вскрыт, и увидишь урны, которые с благословения великого Гора вместят твои внутренности, все, кроме легких и сердца. Затем твое тело зашьют и опустят в содовый колодец, где искуснейшие хоахиты будут поддерживать в нем жизнь, чтобы путь твой не кончился скоро. Семьдесят два дня будешь предаваться ты неописуемой муке, чтобы через нее очиститься и предстать перед мужем твоим непорочной. А когда тебя вынут из ванны, то вместо глаз твоих вставят глаза из стекла, со всем тщанием, с величайшим искусством растворят ткани мозга и извлекут их, не нарушив красоты твоих несравненных ноздрей. В последнюю очередь ты лишишься сердца, а все полости будут пропитаны пальмовым маслом и заполнены особыми смолами, и тело твое обретет чудесное свойство: веками ты будешь нетленна, но не иссохшей мумией, а такой, какой была при жизни.
С этими словами говоривший нажал на выступ в стене, и каменная плита, на которой была распята несчастная, медленно заняла горизонтальное положение. Сейчас же в руках человека в черном оказался острый, как бритва, обсидиановый нож, и он принялся неторопливо срезать с ног женщины подошвы:
— Дозволь мне, госпожа, очистить ступни твои от земного праха.
Тонкой струйкой, смешиваясь с мочой, потекла на землю кровь, разорвался в немом крике Рот, снова черные затянули негромко: «В Абидос, в Абидос…» И Семен Ильич проснулся: «Тьфу ты, мэрд собачье!»
И так весь путь до французских берегов, просто какое-то мучение. В Марсель штабс-капитан прибыл в расположении духа, надо прямо сказать, неважном. К тому же выяснилось, что перстень из фараоновой гробницы реализации в скором времени не подлежит — слишком уж плотно сидит на пальце, не снять, так что иного пути, кроме как на гоп-стоп, не было.
Вечером того же дня Семен Ильич затаился, словно барс, в тени деревьев парка «Националь», возле увитой плющом беседки, где проклятые нувориши, разжиревшие на народной крови, любили охмурять доверчивых французских барышень. Подсторожив одну такую парочку, Хованский, не теряя времени, глушанул сытенького молодого человека, ударом в челюсть заткнул рот заверещавшей было девке и, прихватив внушительный лопатник, мгновенно сделал ноги.