Окопная правда войны. О чем принято молчать
Шрифт:
Только тогда из 450 человек его батальона в строю осталось всего 15! Ведь как-то не по Боевому уставу все получилось!
Когда М.И. Сукнев вернулся в полк в октябре, то воочию увидел повторение бойни: «В первых числах октября, еще было тепло, 1-й батальон Гайчени бросили форсировать Волхов и брать высоту Мысовая, расположенную неподалеку от новгородского пригорода Кречевицы, это была не высота, а береговой мыс на западной стороне реки. На рассвете без надлежащей артподготовки, не подавив основные огневые средства противника, батальон на лодках (в которых каркасы были обтянуты брезентом) достиг середины реки и был встречен ураганным артиллерийским и пулеметным огнем немцев.
На
Семь дней бился батальон, погибая в неравной схватке. Они все-таки прорвались до шоссе Подберезье – Новгород, уже северо-западнее высоты! Но помощи не было ни от полка, ни от дивизии. Эту высоту хотели взять «на авось», что стоило полку гибели батальона, его командира Григория Гайчени и замполита Федора Кордубайло. Что думали они, погибая?
Без резервов, необходимой артподготовки им было приказано брать высоту с форсированием реки шириной 600 метров. Это – безумие!»
Один из авторитетных аналитиков германского вермахта не без иронии отмечал в своем исследовании: «Хотя русские уставы и характеризуют наступление как основной вид боевых действий, все же наиболее сильной стороной русской армии, пожалуй, следует признать оборону. Одна из причин этого заложена в самом национальном характере русских. Способность русского солдата все перетерпеть, все вынести и умереть в своей стрелковой ячейке является важной предпосылкой для упорной и ожесточенной обороны.
Она дополняется сильной связью русского солдата с природой, что позволяет ему в обороне мастерски оборудовать свои позиции и прекрасно маскироваться.
Вторая причина – бесконечные пространства русской территории. Огромные пространства, которых не имели армии других стран, позволяли русским на протяжении всей своей военной истории искать в них решения исхода войны в свою пользу, причем противник, как писал Клаузевиц, погибал не столько от меча, сколько от своих собственных усилий».
«Характерными особенностями наступательных действий русской армии в период 1943–1945 гг. являлись массирование войск на узких участках, большой расход снарядов и мин, а также стремление вклиниться в оборонительную позицию, следуя непосредственно за разрывами снарядов своей артиллерии, – писал генерал Эйке Миддельдорф. – В конце войны русские значительно усовершенствовали методы ведения наступательных действий и поразительно быстро сделали их достоянием войск».
Но почему-то и в 1944-м разведку боем в Красной Армии называли по-прежнему «разведкой жизнью».
«Потому что перед настоящей разведкой боем надо сначала как следует обработать передний край противника артиллерией. А у нас додумались – без всякой подготовки. Те подпускают вплотную, обратно никто не возвращается. На глазах у меня убивало по роте… Все лежат белые, как гуси-лебеди, в масхалатах, никто не шевельнется», – свидетельствовал М.И. Сукнев.
А мне вспомнились слова Виктора Астафьева из его романа «Прокляты и убиты»: «Господи! – думал я, глядя на остров, на тухлые воды, покрывшие древнюю реку. – Уж не сослуживцы ли мои, не братики ли солдатики из двадцать первого полка выходят ногами из мутных вод, покрывших ранние их безвестные могилы, и напоминают о себе и о своей доле таким вот странным, лешачьим образом, спасенным от фашизма гражданам родного отечества, забывшим и себя и нас, все святое на этой земле поругавшим».
3. Солдатская доля, или О вытянувших всю войну
34 млн 476,7 тыс. человек надевали шинели в течение всей войны…
21,7 млн человек (призывавшихся или состоящих на военной службе) по различным причинам убыли за годы войны из рядов Красной Армии и Флота…
Безвозвратные потери (убиты, умерли, пропали без вести, попали в плен, не боевые потери) рядового и сержантского состава за войну составили 10 384 869 человек, или 92,02 %…
Санитарные потери (ранены, контужены, обожжены, заболели, обморожены и т. д) рядового и сержантского состава составили 16 969 837, или 92,51 %…
О чем говорят эти безумно страшные цифры (тем более, если они не точные)?
Прежде всего о кровавой трагедии, развернувшейся на полях сражений Великой Отечественной войны! О неисчислимых жертвах, великом горе, миллионах слез матерей и вдов! А еще о солдатской доле, которую сотворила война своим диким безумием!
Война насильно ворвалась в каждую их жизнь, чтобы забрать ее или остаться в ней навсегда!
Солдаты Великой Отечественной войны. Сколько написано о них книг, сколько посвящено стихов и песен, сколько сказано, а все равно не все.
Тогда на фронте они были самыми беззащитными, самыми неизвестными, самыми смертными. Ведь скольких еще не нашли, не перезахоронили, не наградили. А сколько их остаются до сих пор без вести пропавшими.
«Скажу о себе, – абсолютно искренне писал о солдате Виктор Некрасов. – Я был офицером Красной Армии и до сих пор питаю к ней любовь и уважение. Более того, она для меня родная. Нет ничего ближе для меня, чем мой друг – фронтовик, чем Ванька – взводный, чем красноармеец, боец, “колышек”, как называли мы его на своем идиотском телефонном коде. Солдат! (Первое время после введения этого старорежимного термина мы относились к нему иронически, как к погонам, – “Эй, солдат, иди сюда!” – это несерьезно, шутливо.) Солдат! Как много в этом слове. И смелость, и добродушие, и хитрость, и любовь к жизни, и презрение к смерти, и желание обмануть ее, а заодно и тебя, свое начальство, и само отношение к начальству, человеку городскому, пусть образованному, но не умеющему отличать рожь от пшеницы (я, во всяком случае), и отношение к врагу, немцу, “фрицу” – непонятному и злому, когда он в своих окопах или в кабине “мессера”, и жалкому, вызывающему сострадание пленному, в обнимку со своим набитым черт знает чем сидором, сидящему у костра на берегу Волги…
Родной ты мой “березовый колышек” (в отличие от “горелого”, не в обиду ему будет сказано, не понимающего по-русски узбека или казаха). Я навеки полюбил тебя, деревенского парнишку в нелепо торчащей на голове пилотке или серой ушанке в майскую жару (во время харьковского наступления 42-го г. мы все были в ушанках, а до того в лютую зиму, в запасном батальоне, под Сталинградам, обмундирование было х/б – хлопчатобумажное – и ни признака белья), в ботинках на два номера больше и вечно разматывающихся обмотках, ленивого, всегда голодного и “не перекурить ли нам этого дела, товарищ капитан?”, а в общем-то, вытянувшего всю войну и водрузившего знамя (я знал потом обоих – и Егорова, и Кантарию – хитрые мужички) на самом Рейхстаге. Ну как тебя не полюбить, защитничка нашего, победителя?»
Русский писатель Б.Л. Васильев чудом вышел мальчишкой из окружения в октябре 1941-го под станцией Глинка. Потом в его солдатской жизни была пулеметная школа. В ней старшего сержанта Васильева оставили как отличника и назначили заместителем командира учебного взвода.
«Мне нравилась моя служба. В армию приходили взрослые мужчины из запаса, я рассказывал им о немецкой армии, о ее способах ведения боя. Я не занимался с ними строевой подготовкой, поскольку на фронте она не нужна, но без всякой пощады гонял их в двадцатикилометровые кроссы по пересеченной местности. Уж что-то, а бегать на фронте им придется немало.