Оковы страсти
Шрифт:
— Но это только потому, что я позволила ему вывести меня из себя! — сказала Алекса, пытаясь оправдаться. — В следующий раз… Я имею в виду… Я не хочу признать свое поражение! В следующий раз я буду победительницей, я обещаю тебе это! Даже если мне придется поступиться собственной гордостью.
Николас находился в каком-то полусне, а может, он действительно спал и ему снились сны. В клубах дурманящего дыма он видел постоянно меняющиеся видения, лица, картины, страны, сцены из жизни, о которых он не хотел бы вспоминать. И вдруг он сначала почувствовал и лишь потом услышал музыку. Звуки гитары, звучащие где-то очень далеко, так далеко, что и они вполне могли оказаться частью его воспоминаний. Он знал, что выкурил слишком много
Где он, конец пути? Он вновь вернется в Англию и вновь будет скован традициями, церемониями, этикетом. Нет, его настоящий мир, который не сможет понять никто из его нынешних «друзей», совсем иной, это совсем другой стиль жизни, жизни, в которой он рос и воспитывался. Два года в Новом Орлеане, богатом, изысканном, аристократичном, уже сами по себе были хорошей школой жизни. Там он провел два года, изучая французский, испанский, искусство ведения дуэлей на пистолетах, на рапирах, на ножах. За несколько месяцев он понял, как можно добиться успеха, и его стали принимать в самых высших, самых изысканных кругах. В Новом Орлеане он встретил Терезу, он быстро влюбился в нее и с легкостью согласился со своими дядюшками и с матерью, что ему уже пришло время жениться, тем более что это прекрасная партия, ведь Тереза была наследницей огромного состояния в Новом Орлеане, Техасе и Калифорнии.
— Она была красива и очень богата, и ты любил ее. Это действительно была лучшая партия для тебя! А если бедняжка поначалу боялась первой брачной ночи, то ты должен был проявить побольше терпения и понимания.
— Черт побери! Ты не понимаешь! Чертово терпение! В ту нашу первую ночь я был пьян и хорошо знал об этом, а когда она начала плакать, я ушел и оставил ее одну. Я оставил ее на целую неделю, потому что считал, что слишком сильно испугал ее. А затем была ночь, когда я… Мне кажется, все слуги тогда говорили об этом. Господи! Я уже сейчас и не помню, как это все тогда получилось! Во всяком случае, потом со мной говорил тесть, потом братья моей жены, а потом даже и друзья, которые считали, что я нарочно не исполняю свои супружеские обязанности.
— Но тебя устраивало такое положение вещей в отличие от нее?
— А почему это должно было ее устраивать? Я думаю, это не устраивало нас обоих. Как бы то ни было, я устал от того, что она вечно тряслась от страха и ненависти всякий раз, когда мы оставались наедине. Я лег с ней только однажды, когда заставил себя напиться и совершить все помимо ее воли. Потом я вернулся в Калифорнию на свое ранчо, через год я построил там новый дом и послал за ней. Она не хотела ехать в такое дикое место, как Калифорния, оставлять семью, друзей, разрушать свою такую привычную жизнь в Новом Орлеане. Но я настаивал, настаивала и ее семья, поэтому…
— Поэтому что? — спросил чей-то мягкий голос, который раздавался где-то совсем рядом с ним.
— Это не редкость в той части страны, особенно когда индейские племена выходят на тропу войны. Она ехала ко мне в сопровождении большого количества слуг, охранников и вооруженных солдат. И я сам послал им навстречу своих доверенных vaqueros, чтобы они сопровождали их по пустынной местности. Кстати, только один из них и выжил. Он и рассказал о том, что случилось. Они забрали ее вместе с другими молодыми и симпатичными женщинами, а всех остальных убили. Лучше бы они убили и ее, потому что я слишком хорошо знаю, как апачи обращаются со своими пленницами.
— Господи, но разве ты не поехал на ее поиски или, может, ты послал кого-нибудь, чтобы найти ее?
— Естественно! А знаешь ли ты, что женщины, попавшие в плен к индейцам, живут самое большее три месяца. Может, чуть больше, если один из воинов решит взять ее себе в жены. Но она ведь была так чувствительна, так легко ранима! Я сам искал ее, несмотря на то, что и ее, и мои родственники не советовали мне делать этого, я объявлял о вознаграждении тому, кто вернет ее, но все было бесполезно, она исчезла бесследно. И лишь один команчеро, один из тех, кто торгует с индейцами, скупая у них награбленное в обмен на оружие, сообщил, что ее вместе с двумя другими женщинами продали в другое племя, возможно, куда-то в Мексику. После этого уже не было смысла ее искать…
— Но почему, почему? Если она жива и страдает или если… Как ты можешь быть уверенным в том, что ее нет в живых?
— Потому что я уверен, что она мертва. Фактически я убедился в этом. А вот сейчас я совсем не убежден, что должен и дальше рассказывать тебе неприятные подробности своего печального прошлого. Господи, я думал, что ты давно уже ушла, если, конечно, твое присутствие здесь мне не снилось!
Сонные зеленые глаза остановились на Алексе, которая, поджав ноги и поставив локти на кровать, сидела на устланном коврами полу. Именно она и вела с ним эту беседу. А теперь, легко поднявшись на ноги, она приветливо улыбнулась:
— Ты послал меня за вином, ты разве забыл? Вот оно, в серебряном кувшине. Налить тебе бокал? Или тебе хочется сначала чего-нибудь поесть? Или еще одну сигару?
Сейчас она была одета в простое прямое платье, под грудью завязанное зеленой лентой. Платье очень шло ей, и Алекса прекрасно знала об этом. Она продолжала улыбаться, когда он, уже окончательно проснувшись, стал медленно и заинтересованно осматривать ее. Наконец, равнодушно пожав плечами, он отвел глаза:
— Я думаю, это не важно, посылал ли я тебя за вином или это твоя собственная инициатива, но сегодня я определенно не в лучшей форме. Но раз уж ты здесь, можешь выпить со мной бокал вина. Будь любезна, налей нам обоим! А потом, может быть, ты пришлешь мне фруктов и сыра, да и закажи мне ванну, в том случае если мужчинам не разрешается заходить в бассейн вместе со жрицами Венеры.
Преодолев сильное желание выплеснуть вино ему в лицо, она, улыбнувшись, протянула ему бокал и стала наливать себе, радуясь возможности хоть ненадолго повернуться к нему спиной.
— Вероятно, ты неправильно понял мое присутствие здесь, — наконец сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. — Я не жрица любви и не горничная, но если тебе действительно нужны ванна и холодные закуски, я могу устроить и то и другое. Может, ты еще чего-нибудь хочешь?
— Да. Подай мне бутылку, которую ты так крепко держишь, а потом возьми свой бокал и присоединяйся ко мне на этой удобной постели. Может, тебе удастся уговорить меня рассказать еще какие-нибудь подробности из моего прошлого, которое по какой-то непонятной причине очень тебя интересует. — Заметив ее колебания, Николас резко рассмеялся. — Господи! Чего ты боишься, если именно этого и добивалась? Если ты боишься, что я тебя изнасилую, то, уверяю, я еще не совсем пришел в себя для этого. Гашиш был исключительно хорош, поэтому я до сих пор все еще нахожусь под его действием. Ну?
— Ну? — передразнила его Алекса, легко садясь на край кровати, стараясь доказать ему, что ничуть не боится его. — А вот и твое вино, — быстро добавила она, заметив его насмешливый взгляд, — я налью тебе еще немного…
Она наклонилась, чтобы налить ему еще вина, но он вдруг схватил ее за запястья, не давая шевельнуться.
— Я… я думала, ты хочешь еще вина, — глупо промямлила Алекса, чувствуя себя совершенно растерянной, особенно когда он резко и неприятно засмеялся.
— А может быть, чего-нибудь еще, кроме вина? Я не хочу, чтобы ты подумала, что меня совсем не трогают твои попытки ублажить меня, ты научилась искусству соблазнения, а уж о терпении я и не говорю!