Окруженец
Шрифт:
— А как же через Днепр переправляться думаете, сынки?
— Не знаем пока, на месте осмотримся, там и решим.
— Вот что! Живет у меня там брат младший. Прямо у реки, на хуторе. У него и лодка есть, хорошая. Идите по ручью, а потом по берегу Днепра вверх, версты две. Скажите, что от меня. Его тоже Спиридонычем зовут.
— Спасибо, дедушка! Может, покажешь нам по карте, где этот хутор?
Но дед только руками замахал:
— Нет, сынки! Не разбираюсь я в этих картинках.
Но мы все же сверили карты. На нашей, советской, которая была у меня, хутор отмечен не был. А вот на Ванькиной, трофейной, он оказался. Вот так-то! Мы попрощались с дедом и двинулись в путь. Вскоре вышли к Днепру и подались в сторону
Осторожно подойдя к хутору, мы залегли. Нужно осмотреться, чтобы не угодить немцам в зубы. Ничего подозрительного замечено не было, но я все-таки оставил Ваньку с вещами в ближайших кустах, а сам отправился к дому. Подспудно я все же ждал нападения, поэтому держал автомат наизготовку и шел пружинистыми шагами, в любой момент готовый к бою. Это меня и спасло, при первых же звуках выстрелов я был уже на земле и перекатывался по ней, уходя от пуль. И одновременно вел ответный огонь. Похоже, что и этого Спиридоныча немцы прихватили. Вот ведь невезуха какая, и денек сегодня бойкий. Бойкий — от слова бой! Обернувшись назад, я заорал Ваньке:
— Не стреляй, бросай барахло и обходи хутор с другой стороны!
Судя по выстрелам, немцев здесь не больше двух человек, поэтому можно с ними и повозиться. Тем более, что так просто уйти отсюда они нам не дадут. А уплыть на лодке, вообще, нереально, так что бой надо принимать. Отвлекая внимание немцев на себя, я зигзагами приблизился к дому и достиг, наконец, хозяйственных построек. Теперь будет легче, да и капитан скоро должен объявиться. А там посмотрим, кто кого! Но пока было тихо, молчали немцы, молчал и я. Но вдруг сзади и немного левее я услышал слабый скрип, как будто отдирали доску от забора. Раздумывать было некогда, я мгновенно повернулся и всадил очередь в… дверь уборной. Послышался какой-то стук, и снова все стихло. Надо проверить, что там такое. За своей спиной никого оставлять нельзя, это не игра в прятки. Осторожно подобравшись к туалету, я рывком распахнул дверь и увидел здоровенного оккупанта. Он валялся, неловко скрючившись в тесном помещении. Меня сразу же прошиб холодный пот, вот откуда могла прийти моя смерть — из уборной. Немного переведя дух, я потолкал его ногой. Немец не давал никакой вспышки, убит по собственному желанию. Сидел бы тихо, был бы жив. Ладно, черт с ним! Как пришел, так и ушел!
Значит, все-таки, трое их, и нужно воевать дальше. Я осторожно высунулся из-за угла сарая и дал короткую очередь по дому. В ответ ни звука, опасливые какие-то немцы, но догадливые. Додумались, что не так-то просто один человек атакует их прямо в лоб. Значит, за ним кто-то, или что-то есть, и для них это могло быть опасным. Неожиданно, в подтверждение моих мыслей, из-за дома раздалась автоматная очередь, одна-единственная, а за ней тишина. Потом послышались осторожные шаги по дому, и я услышал голос капитана:
— Лейтенант, иди сюда! Все нормально!
Голос, несомненно, Ванькин, но… Я бесшумно подобрался к дому и заглянул в разбитое окно. Капитан стоял посередине избы и смотрел в мою сторону, но не на меня. И взгляд у него был какой-то остановившийся, застывший. Я через окно заскочил вовнутрь, проследил за Ванькиным взглядом и тоже остановился, парализованный увиденным. В простенке между окнами сидел на лавке человек, его поднятые руки были прибиты гвоздями к тесаным бревнам, а голова безвольно склонилась на грудь. Я пересилил себя, подошел к нему, приподнял голову, и тут же, в ужасе, отшатнулся. У него были выколоты глаза, и на их месте образовалось кровавое месиво. Я зажал ладонью свой рот, но меня все равно вырвало, тут же, на месте. А Ванька молча сел на пол, прислонился к печке и закрыл глаза. Я немного успокоился и присел рядом. Некоторое время мы молчали, потом Ванька сказал, судорожно глотая
— Их нужно убивать! Всех! Всех! Всех!
Он замолчал, и из глаз его покатились слезы, но я не осуждал его за это. Сам находился на грани, но все же взял себя в руки:
— Что там у тебя случилось, капитан?
Он негромко ответил:
— Мотоцикл у них там, около входа. С коляской и пулеметом. Удрать они хотели, но я не дал, удачно они повернулись, одной очереди хватило.
— Я тоже одного в уборной шлепнул. Там ему и место.
Потом я хлопнул его по колену:
— Некогда горевать, Ваня. Этих могут хватиться, надо поспешать. Займись погибшим. А я во двор.
Капитан молча кивнул и тяжело поднялся на ноги. Я вышел на улицу, возле крыльца валялись два трупа, а поодаль стоял мотоцикл с коляской. Я посмотрел на него пару секунд, и решение пришло ко мне, совершенно неординарное. Потом сходил в сарай, отыскал лопату и выкопал неглубокую могилу прямо во дворе. Из дома мы осторожно вынесли тело замученного Спиридоновича и похоронили. В том, что это был именно Спиридонович, мы не сомневались. Очень уж похож он на брата, только лет на пятнадцать-двадцать моложе. Вот тебе и судьба, старший жив, а младший принял лютую смерть.
А мой безумный план все еще крутился у меня в голове. Я сверился с картой. Да, все подходит, километрах в пяти выше по течению Днепра был обозначен мост. И, судя по следам на проселочной дороге, эти сволочи, прикатили, скорее всего, оттуда. Пока капитан бегал за нашим багажом, я содрал мундиры с убитых и проверил мотоцикл. Он работал, как часы. Что же, насчет этого немцы аккуратны, но все равно мы будем их бить всегда и везде! Где можно и где нельзя, с оружием и голыми руками! Солдаты и партизаны, мужики и бабы, дети и подростки не дадут житья на нашей земле этому отребью!
Прибежал капитан, и мы стали готовиться к прорыву. Кое-как натянули гитлеровские мундиры, надели каски и стали походить на захватчиков. Тем более, что уже начинало темнеть, а в сумерках отличить нас от настоящих немцев было достаточно трудно. Капитан уселся за руль, я в коляску с пулеметом, и мы рванулись в неизвестность. Хотя и представляли, что с нами может произойти.
Уже совсем стемнело, когда мы подъехали к мосту. На этой стороне надо действовать тихо и аккуратно, иначе нам отсюда уйти не дадут. Поэтому, как только к мотоциклу стал приближаться часовой, я сразу же выпрыгнул из коляски и пошел в караулку, махнув ему рукой что-то неопределенное. Краем глаза заметил — немец подошел к мотоциклу, а Ванька молча указал ему на колесо. Фашист нагнулся, а капитан нанес ему по голове сокрушительный удар гранатой, и немец аккуратно распластался на земле. И все, привет родителям! После этого я, уже спокойно, зашел в караулку, где два немца сидели за столом и ужинали. Что же, придется вам аппетит подпортить, господа хорошие. Я направил на них автомат и жестом приказал подниматься. Один было дернулся, но моя финка тут же осталась торчать в его глотке, и он с грохотом повалился на пол. Второй бессмысленно таращился на меня и мычал что-то невразумительное. Я ударил его автоматом в рыло, он закрылся руками и опустился на лавку. А перед моими глазами вдруг встало лицо замученного Спиридоновича. Я выдернул финку из горла первого убитого и, без всякого зазрения совести, прирезал фашиста, как свинью. Как говорится, тем же концом по тому же месту!
В это время зазвонил телефон. Я разбил его ударом рукоятки автомата, пулей вылетел из караулки и заскочил в коляску:
— Гони!
Ванька газанул, и мы помчались через мост. А на другом берегу возле шлагбаума уже стоял вооруженный часовой. Медлить было нельзя, и я резанул его пулеметной очередью. Немец упал, а я крикнул Ваньке:
— Стой!
Тут же из будки выскочили два немца, но они успели сделать только по три шага и завалились, сраженные длинной очередью. Я стукнул капитана по руке: