Октавиан Август. Крестный отец Европы.
Шрифт:
Результатом этой встречи стал Брундизийский договор, подписанный в начале октября 40 года до нашей эры и подкрепленный помолвкой Антония с недавно овдовевшей сестрой Октавиана. Ее покойный супруг Марцелл был в 50 году до нашей эры консулом и по иронии судьбы именно он вложил в руку Помпея символический меч, что в результате и привело к гражданской войне с Юлием Цезарем. Вдове теперь предназначалась противоположная роль — способствовать примирению, убить новую гражданскую войну в зародыше. Заключив договор, Антоний и Октавиан обнялись под шумное ликование солдат, которые нетерпеливо ожидали — больше с надеждой, чем с верой, — что череда кровопролитий наконец-то завершится.
Договор стал подарком ко дню рождения Октавиана — ему исполнилось двадцать
Могли Антоний, как это кажется отдельным комментаторам, отвергнуть подобные условия? Ведь они ничего не прибавляли к тому, чем он уже владел, зато лишали огромной провинции, заполненной его легионами, и не оставляли никаких возможностей влиять на события в Риме, покуда там властвует Октавиан. Если не предполагать, что у Антония случилось временное помутнение рассудка, то ответ остается один: принять такие условия было намного выгоднее, чем отказаться. Половина державы — лучше, чем ничего. Младший партнер наверняка постарался его в этом убедить, пусть даже без лишних слов. Как тактик на поле боя Октавиан никуда не годился — начинал трепетать и спешил унести ноги, зато имел несомненный дар стратега; его таланты политика позже вошли в поговорку.
Вопрос о власти над Галлией обсуждению не подлежал. Пока Антоний управляет столь стратегически важной провинцией во владениях Октавиана, будут неизбежны столкновения вроде Перузийской войны. Но если партнеры станут управлять примерно одинаковыми территориями, разделенными четкой границей, не в их интересах будет развязывать новую кровавую войну, пока они не наведут у себя порядок после недавних гражданских столкновений.
Триумвират, после того как была достигнута его изначальная цель — разгромить вождей возрождающейся олигархии Брута и Кассия, — оказался неэффективной формой правления.
Вместо того чтобы совместно править троим — точнее, как вышло на деле, двоим, — лучше свести к минимуму неизбежные конфликты интересов и править каждому своей областью в течение долгого срока и дать, таким образом, народу стабильность.
Номинально сохраняя, как члены триумвирата, власть над страной в целом и подкрепив свой союз браком Антония и Октавии, партнеры оставят меньше шансов для распада страны на две враждующие державы.
Итак, ослабленный триумвират был восстановлен — на среднесрочной основе обоюдного желания сохранить мир между восточными и западными землями и долгосрочной основе династического союза. Не важно, благодаря кому заключили беспрецедентный и замечательный Брундизийский договор и каково было участие Нервы, Поллиона и Мецената — последующее его нарушение не должно заслонять нам тот факт, что почти десять лет Антоний и Октавиан управляли каждый своими землями, не вмешиваясь в интересы друг друга; хотя личных конфликтов, по-видимому, избежать не удалось.
Октавиан мог себя поздравить: цепочка непредвиденных событий, начиная со сражения при Филиппах, благодаря умным и решительным ответным действиям вознесла его на вершину власти — в самом сердце материковой Италии и западной части державы — от Адриатики до Атлантики.
Антоний по-прежнему участвовал в распределении магистратур в столице и назначал консулов, но консульские полномочия теперь уступали полномочиям
Римский мир праздновал договор и свадьбу. Астрологи и прочие предсказатели, годами твердившие, что заканчивается одна эпоха и начинается другая, ухватились за свадьбу Антония и Октавии как за благословенный богами союз, знаменующий рубеж этих эпох. Поэт Вергилий, чью семью недавно согнали с земли, чтобы отдать ее ветеранам, поправил свое благосостояние с помощью «Четвертой эклоги» (всего их десять), предсказывавшей рождение чудесного ребенка от этого брака тысячелетия — сына, который откроет эпоху всеобщего мира и благоденствия. Октавия родила не мальчика, спасителя Рима, а девочку, Антонию, ставшую впоследствии бабкой императора Нерона.
Не существует, правда, единого мнения о том, точно ли поэт имел в виду именно союз Антония и Октавии. В сюжет пытались подставить имена и других женихов и невест — и решить эту задачу, бывшую некогда самой спорной из всех литературных загадок, затмевающей даже вопрос о прототипе шекспировской «смуглой леди». В течение Средних веков и отчасти в Новое время считали, что Вергилий говорит о Святом Духе и Деве Марии. Более поздние исследователи голосовали за самого Октавиана как жениха эпохи и отца, но под воздействием некоторых фактов, хорошо известных тогда, хотя и позабытых впоследствии, такие теории развеиваются.
Октавиан и вправду только что вступил во второй брак. Супругой его стала женщина, бывшая на десять, а то и больше лет старше его — Скрибония, сестра Луция Скрибония Либона, которому самому было около пятидесяти. Брак представлял собой откровенную сделку, и даже Вергилий, придворный поэт, вряд ли ухитрился бы описать такое событие, не вызвав людского злословия; все его усилия дали бы обратный результат. Молодой триумвир, боясь возвращения мстительного Антония во главе объединенных сил востока, поспешно поручил Меценату устроить брак со Скрибонией — по той единственно причине, что брат ее Либон приходился Сексту Помпею тестем. Октавиан стал ее третьим мужем. Как мы увидим, этот брак, заключенный из тактических соображений, не помешал Сексту Помпею почти сразу же вступить в союз с Антонием против Октавиана.
Октавиан развелся с женой в тот же день, когда родился их первый и единственный ребенок — Юлия. По словам Светония, основывавшегося на утраченных мемуарах Октавиана, тот терпел «дурной нрав» (« morum perversitatem») супруги только затем, чтобы ребенок родился в браке.
И все же Скрибония была первой из жен, с кем он вступил в супружеские отношения. Когда их дочь, маленькая Юлия, выросла, то буквально стала олицетворением супружеской неверности. Вергилий перевернулся бы в гробу, узнай он, что некоторые относят его эклогу к ней. Зато где-то на небесах, верно, рассмеялись бы, услышав другое, ханжеское предположение: в поэме предсказано рождение Иисуса Назарянина, которое произошло лет пятнадцать спустя после смерти великого поэта.