Октавия
Шрифт:
Легко сказать, марафет, угрюмо думала Гэрриет, торопливо раздирая расческой спутанные волосы. А как его навести, когда все, все кончилось - лосьон, дезодорант, тушь для ресниц? Когда нет денег даже на то, чтобы поставить набойки на старые туфли? Когда волосы от дешевого мыла стали тусклыми и ломкими?
Глава 9
Номер девять отличался от остальных домов по Чилтерн-стрит своей яркой, почти кричащей расцветкой: он был синий, с изумрудно-зеленой дверью. Дрожа от страха и волнения, Гэрриет отдала таксисту последнее, что у нее было, и позвонила.
– Что вам?
– спросил он, окинув Гэрриет угрюмым взглядом.
– Мистер Эрскин? Я из агентства по найму.
– Входите. Но придется подождать, пока я закончу телефонный разговор.
Вслед за хозяином Гэрриет поднялась по лестнице и попала в просторную, заваленную книгами, комнату. Книги теснились на полках вдоль стен, лежали горой на большом рабочем столе и устилали почти весь пол, так что розовый ковер едва проглядывал между ними.
– Я скоро, - бросил хозяин и, закурив, вернулся к телефону.
– Оскар, ты слушаешь? Так вот, мне плевать, будут американцы участвовать или нет - деньги мы и без них как-нибудь найдем, - но имей в виду: я не намерен вводить в сценарий еще один большой персонаж!
Бедный Оскар, подумала Гэрриет. Она сидела в мягком кресле с шелковой обивкой желто-лимонного цвета, повернув ноги так, чтобы не были видны спущенные петли на колготках.
На столике рядом с креслом стояло несколько фотографий. На двух были дети - мальчик и девочка, оба очень красивые, с длинными светлыми волосами и темными, чуть раскосыми глазами. На третьей - снятая в полный рост скаковая лошадь. Кори Эрскин считался когда-то одним из лучших жокеев-любителей, вспомнила Гэрриет. С последней, четвертой фотографии, на нее смотрела знаменитая Ноэль Белфор. В своих символических бикини она сама напоминала красивую, холеную лошадь. Длинные ноги, красивое тело, маленькая голова - это была настоящая, классическая красота. В эти золотисто-карие глаза и большой чувственный рот влюблялись зрители всего мира.
Интересно, а что из себя представляет тот, с кем так долго и так счастливо - если верить женским журналам - жила Ноэль Белфор? Гэрриет с любопытством покосилась на хозяина. Его лицо поразило ее своей каменной неподвижностью. Широкие скулы и внимательные, чуть раскосые глаза делали его похожим на индейца. Точно, индеец, подумала Гэрриет, - такой же загадочный, непроницаемый и такой же далекий от страстей цивилизации, как они. Когда телефонный разговор подошел к концу, зимнее солнце из окна, упав на лицо Кори Эрскина, высветило его нездоровую бледность, глубокие складки у рта и проседь в длинных темных волосах.
– Простите, что заставил ждать.
– Он взялся за недопитую бутылку виски.
– Выпьете?
Гэрриет помотала головой. Последний раз она ела вчера в обед, и один “стаканчик”, вроде того, какой Кори Эрскин налил себе, нокаутировал бы ее в два счета.
Но, когда он подвинул к ней свой портсигар, она все же соблазнилась и вытянула сигарету, хотя и знала, что во время собеседования обычно не следует курить. Сигарета в ее пальцах дрожала, и ему пришлось придержать ее руку, чтобы она смогла прикурить.
Выпрямившись, он довольно долго разглядывал ее.
– Я вижу, вы еще не оправились после родов, - сказал наконец он.
– Сколько вашему ребенку?
– Три месяца, - поспешно ответила Гэрриет.
– Сначала я и правда какое-то время не могла оклематься, но теперь уже все в порядке.
– Кто отец?
Гэрриет вспыхнула.
– Чего вы боитесь?
– усмехнулся он.
– Думаете, как только вы откроете мне его имя, я тут же встану на роликовые коньки, схвачу мегафон и поеду кричать о вашей тайне на всех перекрестках?
– Он студент-старшекурсник, - сказала Гэрриет.
– Зовут Саймон Вильерс.
Даже теперь, спустя почти год, от одного звука этого имени у нее пересохло во рту, и горло тоскливо сжалось.
Кори Эрскин удивленно вскинул голову.
– Саймон Вильерс? Такой красивый светловолосый мальчик с туго набитым кошельком? Он еще, кажется, метит в актеры?
У Гэрриет сильнее задрожали руки.
– Вы его знаете?
– Да, мы сталкивались. Этим летом я читал в Оксфорде несколько лекций по драматургии. Саймону Вильерсу поручили меня опекать.
– И как он вам?
– сдавленным голосом спросила Гэрриет.
– Весьма доволен собой. А разве вы его не видите? Он вам что, не помогает?
– Он дал мне деньги на аборт, но в последнюю минуту я струсила, вместо аборта заказала себе контактные линзы и родила ребенка.
– Он знает?
– Я написала ему, но он не ответил - возможно, был за границей. Хотя это не имеет значения, он ведь меня не любил.
– Родители тоже не помогают?
– спросил он.
– Они согласны помочь, но только при условии, что я отдам Уильяма - так зовут моего сына - на усыновление, а я даже подумать об этом не могу.
– Где он сейчас?
– Я оставила его у подруги - до вечера.
От голода у нее явственно заурчало в животе. Кроме того, она чуть не по пояс провалилась в мягкое желто-лимонное сиденье и в этой позе с задранными ногами чувствовала себя довольно нелепо.
Кори Эрскин задумчиво разбалтывал лед в стакане виски.
– Стало быть, вы хотите смотреть за моими детьми?
Гэрриет кивнула, изо всех сил стараясь не показать, как сильно она этого хочет.
– Вот они, - он кивнул на фотографии.
– Джону восемь лет, Шатти пять. Вы наверняка читали в газетах байки про нашу с Ноэль семейную идиллию - так вот, все это вранье, и нашим детям с нами пришлось несладко. С тех пор, как родился Джон, Ноэль никак не может решить, разводиться ей со мной или нет, а дети, как водится в таких случаях, превратились в предмет спекуляции. Теперь она наконец-то остановила свой выбор на Ронни Акленде, - в его голосе появились жесткие, почти металлические нотки, - и мы занимаемся разводом.
Мне часто приходится надолго уезжать, - продолжал он.
– Но дети постоянно живут у меня, в старом фамильном доме в Йоркшире. Из-за того, что Ноэль не умеет уживаться с людьми, няни у нас менялись, как в ускоренном кино. Я хочу, чтобы мои дети наконец-то почувствовали себя спокойно и уверенно, а для этого им нужен кто-то добрый, любящий, надежный и, главное, постоянный.
Договорив, Кори Эрскин поднял глаза. Перед ним сидело жалкое, бледное создание, совершенный заморыш: длинные, растопыренные по-жеребячьи ноги, темные волосы, стянутые на затылке черной мятой лентой, не правильные черты лица, огромные испуганные глаза, пухлые, как у ребенка, дрожащие губы.