Октавия
Шрифт:
Просматривая гороскоп, она хихикнула.
– Тут пишут, что у меня сегодня удачный день для романтических знакомств. Возможно, мне встретится высокий брюнет. Кстати, я всегда мечтала влюбиться в высокого брюнета. Забавно, что ты оказался маленьким блондином, да?
– С чего ты взяла, что я маленький?
– ледяным тоном осведомился Саймон.
Его пальцы лениво забарабанили по ночному столику, и она пожалела, что ляпнула глупость: он еще припомнит ей этого “маленького”. Саймон тем временем принялся за статью про личную жизнь какого-то знаменитого актера. Дочитав, он сказал:
–
Гэрриет молчала. Она представила Саймона в постели с другой женщиной, и ей чуть не стало дурно. На лежавшую перед ней газету капнула слезинка, за ней другая, третья.
– Какая муха тебя укусила?
– спросил он.
Гэрриет, без очков и с полными слез глазами, кое-как встала, сделала шаг - и задела ночной столик, отчего стоявшая на нем фигурка далматинца из рокингемского фарфора - подарок Саймону от Борзой - упала и разбилась вдребезги. Поняв, что произошло, Гэрриет в ужасе застыла на месте.
– Саймон, я куплю тебе точно такого же далматинца. Честное слово, Саймон!
– Очень сомневаюсь, учитывая, что он стоит около восьмидесяти фунтов, - процедил он.
– И, ради Бога, прекрати реветь. Сама разбила, и сама же устраиваешь мне из-за этого концерт. Хватит! Я хочу есть. Иди поставь в духовку свою мусаку. И прими ванну, только воду потом не сливай.
Лежа в ванне, Гэрриет, чтобы не плакать, представляла себя женой Саймона. “Гэрриет Вильерс” - звучит, как в семнадцатом веке. Саймон скоро станет знаменитостью. Сумеет ли она справиться с ролью его жены? Между прочим, и в театральном мире встречаются счастливые семейные пары. Она будет ему не в тягость: во время его гастролей она научится посвящать себя сочинительству. У нее появятся новые стихи, романы. Когда-нибудь, возможно, она даже напишет для него пьесу.
Ей уже мерещилась газетная рецензия на их премьеру: “Автора пьесы - и жену Саймона Вильерса - нельзя назвать красавицей в классическом смысле, однако удивительная женственность и обаяние невольно привлекают к ней взоры зрителей…” Машинально она вытащила пробку.
Когда вошел Саймон, зевая и ероша волосы, Гэрриет сидела в пустой ванне и мечтательно глядела в пространство.
– Черт побери, я, кажется, просил тебя не выливать воду!
Распаренная Гэрриет залилась краской.
– Ой, прости меня! Я сейчас посмотрю, может, в баке еще осталась горячая вода.
Но воды не оказалось.
На кухне ее ждал новый удар: выяснилось, что она включила духовку, но забыла поставить в нее мусаку, и когда Саймон, злой и замерзший после холодного душа, пришел ужинать, ужина тоже не оказалось. Потом было что-то жуткое. Саймон высказал все, что он о ней думает, а ей даже нечего было сказать в свое оправдание.
После этого она опять плакала в спальне, а он ушел, хлопнув входной дверью. Поздно ночью, когда, обессилев от слез, она наконец уснула, он вернулся и разбудил ее.
– Ну, малышка моя, разве можно быть такой чувствительной? Ты же все время переигрываешь. Бедняжка!
– ласково говорил он.
– Бедненькая моя девочка. Ты думала, я не вернусь?
Никогда еще он не любил ее так нежно, как в эту ночь.
Глава 6
Гэрриет проснулась необъяснимо счастливая. Истинная любовь только крепнет от ссор, теперь она в этом не сомневалась. Было первое марта, и значит, уже можно было идти получать скромное ежемесячное пособие. Тихо, чтобы не разбудить Саймона, она выскользнула из кровати и оделась. Получив деньги и выйдя из банка, она купила свежие хрустящие рогалики и апельсиновый сок. С востока еще дул холодный ветер, но крыши уже истекали капелью, и бурые ноздреватые сугробы таяли на обочинах.
Наступала весна. Она представляла, как они с Саймоном будут бродить по цветущему парку и как потом их лодка тихо заскользит под зелеными лентами ивовых ветвей. В июне, в день поминовения, они будут танцевать до утра на Большом Оксфордском балу… Настоящая любовь без боли не родится, думала она.
Вернувшись, Гэрриет вынула из ящика почту и отнесла ее в спальню. Саймон еще не проснулся как следует, поэтому она пошла на кухню, чтобы сделать кофе и подогреть рогалики. Сейчас ее беспокоил только большой прыщ, выскочивший, ночью на носу. Как она ни старалась его замаскировать, он упрямо светился сквозь толстый слой крем-пудры. Да, пора было начинать питаться по-человечески.
Когда она вошла с завтраком в спальню, Саймон уже вполне проснулся и пребывал в отличном расположении духа. Оторвавшись от чтения писем, он одним махом осушил стакан апельсинового сока и сообщил:
– Бакстон Филипс прислал свои извинения. Скоро он сам приедет в Оксфорд и пригласит меня на обед.
Он встал и отдернул занавески.
– Вот видишь, как все прекрасно складывается, - сказала Гэрриет.
Разливая кофе, она старательно отворачивала от Саймона ту сторону носа, на которой сидел прыщ.
– Кстати, малышка, ты можешь начинать собирать вещи, - сказал он, щедро намазывая рогалик маслом.
– Что, твоя мама приезжает погостить?
– Нет.
– Он покачал головой, почему-то очень ласково глядя на Гэрриет.
– Просто я думаю, что нам с тобой пора разбегаться.
Гэрриет застыла от неожиданности, кровь отлила у нее от лица.
– Но почему? Неужели из-за того, что я разбила твоего далматинца, выпустила воду из ванны и забыла про твой костюм? Или это из-за мусаки? Так прости меня, впредь я постараюсь быть внимательнее.
– Дело не в этом, крошка, - сказал он, намазывая на рогалик толстый слой джема.
– Просто все хорошее когда-нибудь кончается. Тебе нужно жить, набираться опыта с другими мужчинами.
– Но мне не нужны другие мужчины. Мне нужен только один.
Саймон молча пожал плечами.
– К-когда я тебя увижу?
– Ее начало трясти.
– Неужели ты не понимаешь, что ты меня только мучаешь?
– тихо сказал он.
Гэрриет опустилась на стул.
– Мои рубашки!
– Он торопливо выхватил из-под нее рубашки, выглаженные ею накануне.