Октавия
Шрифт:
– Я пришел, чтобы узнать причину, из-за которой ты проиграл три гейма.
– Вот она, - сказал Ники.
Опять Имоджин почувствовала, что краснеет.
– Мои поздравления, - сказал молодой человек, быстро и с пониманием осмотрев Имоджин с головы до ног и перебросив резинку из одной щеки в другую.
– У тебя всегда был хороший вкус, Ники.
– Это Чарли Пэйнтер, - представил его Ники, - мой партнер в парных. Воображает себя крутым парнем.
– Я ничего не подбираю на дороге кроме красивых девушек, - сказал Пэйнтер, подмигнув Имоджин.
–
– Я не в силах, - заявил Ники, снова адресовав Имоджин свою настойчивую, понимающую улыбку.
– Я тебе не нужен. Ты уложишь этих тихоходов одной левой.
– Жуткое освещение. Придется играть как в угольном подвале, - сказал Пэйнтер, выглядывая из-под навеса.
– Тогда заяви протест, - сказал Ники.
– Знаешь, я боюсь темноты и потому предпочту беседу с мисс Броклхерст.
Имоджин боязливо посмотрела на отца, но тот, к счастью, увлеченно, носом к носу обсуждал что-то с секретарем клуба.
Громкоговоритель икнул и объявил финалы мужских игр. Ники поднялся с неохотой.
– Сегодня здесь будет вечеринка, и, может быть, вы и ваша сестра, конечно, - добавил он, улыбнувшись Джульетте, - захотели бы прийти?
– О, с удовольствием, - начала было Имоджин, но вдруг вмешался викарий.
– Это очень любезно с вашей стороны, - спокойно сказал он, - но я боюсь, нынче вечером они уже заняты - будут помогать на собрании союза матерей. Мы ожидаем увидеть вас завтра у нас за обедом в любое время начиная с половины первого.
Имоджин и Джульетта одновременно протестующе открыли рты, но потом закрыли. Они знали своего отца. На какое-то мгновение глаза у Ники сузились. Потом он улыбнулся.
– Я тоже буду этого ждать, - сказал он и, выйдя из-под навеса, последовал за Пэйнтером.
– Пропади пропадом этот союз матерей, - проворчала Джульетта.
***
– Я знаю, что ты любишь несовершеннолетних, - сказал Пэйнтер, когда они направились к корту номер один.
– Но у этой, кажется, еще молоко на губах не обсохло.
– Она старше, чем выглядит. Два года, как школу окончила, - сказал Ники, останавливаясь, чтобы дать пару автографов.
– И хороша, согласен?
– Мила, - подтвердил Пэйнтер, тоже расписавшись.
– Совершенно нетронутая мужской рукой - вот что главное.
– Мы были первыми, кто заплыл в это тусклое море, - рассмеялся Пэйнтер.
– Но все равно тебе не запустить свою ложку в этот пудинг. Держу пари, их достопочтенный запирает их на ночь в пояс целомудрия.
– Он пригласил меня на обед.
– Ну и что? Все равно он никогда не подпустит тебя и близко к ней.
– Хочешь пари?
– спросил Ники, достав из футляра ракетку и делая резкие замахи.
– А плечи у меня снова в норме.
– На пятерку, - предложил Пэйнтер, снимая куртку.
– Давай на десятку, - сказал Ники, разминая плечо.
– Согласен.
Когда они с Пэйнтером взяли первый сет со счетом 6:0, Ники увидел, что викарий с дочерьми наблюдает за ним. Он был рад, что каждая подача удается ему с первой попытки, и впервые удары с лета, сверху, высокие мячи, удары после отскока - все получается. Он оказывался у мяча так быстро, что у него было время для того, чтобы решить, как ударить. Вот такую форму ему надо поддерживать до конца сезона. Он сверкнул зубами в сторону Имоджин и увидел, что она собирается уходить.
Дожив до двадцати шести лет, Ники ни разу серьезно не влюблялся. У него было немало разных историй - в теннисных кругах искушениям нет счета. Если ты в великолепной форме, то по вечерам ты не ложишься в постель с книгой в руках. Если ты выиграл, то надо это отпраздновать, если проиграл, то надо поднять настроение. Но вообще его сердце было эластичнее его самоуважения. Когда очередная история заканчивалась разрывом, он переносил это легко. У него от этого не оставалось ни шрамов, ни страданий, наоборот, он иногда даже сожалел, что их нет, полагая, что лишен чего-то, что есть у других и, похоже, высоко ими ценится, хотя это и причиняет им порою настоящие муки.
И в последнее время он чувствовал смутное недовольство своей жизнью. У него были неприятности, когда он увел у одного из игроков жену, красавицу-мексиканку, болезненно ревнивый муж которой возроптал. Именно по этой причине Ники играл теперь в Пайкли, а не в Гамбурге, надеясь, что скандал, быть может, сойдет на нет сам по себе. К тому же на прошлой неделе одно предложение на рекламу, которое могло бы принести ему несколько тысяч в год, вдруг перешло к другому английскому игроку, хотя и не столь блестящему, как Ники, но попадавшему в прошлом году в финалы больших турниров чаще него. Наконец, за день до отъезда в Пайкли его тренер сделал ему за обедом замечание.
– Ники, с чем ты, парень, играешь?
– спросил он после второй бутылки с обычной для него грубоватостью, в которой звучала озабоченность.
– У тебя есть все, что требуется для успеха, но годы уходят и ты не добьешься многого, если не покончишь со своими похождениями, выпивкой и бессонными ночами. Тебе никогда не приходило в голову угомониться?
Ники ответил, что у него в жизни чересчур много всяких забот, чтобы думать о каком-нибудь постоянном обязательстве. ?Рад бы в рай, да грехи не пускают?, - сказал он, и они оба рассмеялись. Но замечание тренера укололо его, и он о нем не забыл.
Когда толпа одобрительно захлопала после окончания сета, мистер Броклхерст вывел своих протестующих дочерей, заявив, что им нельзя опаздывать на благотворительный вечер. Ники произвел на корте такую сенсацию, что Имоджин с трудом верила в реальность их тет-а-тета в чайной палатке. Но когда она уходила, он махнул ей ракеткой, и. значит, это было наяву.
Когда они ехали домой, не слишком надежно укрепив на крыше машины велосипед Джульетты, то по пути встретили подругу Джульетты, возвращавшуюся верхом из индийского спортивного зала с гирляндой роз вокруг шеи. Она надменно приветствовала их поднятием хлыста.