Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания

Каверин Вениамин Александрович

А ночью я увидела сон: много народу, среди них я услышала голос Олега, он наклонился ко мне, к уху, и сказал: «Я на Орионе». Я проснулась — еще звучал его голос, как эхо.

29 октября 1982 г.

Посмотрела на свою люстру, в которой должны гореть 5 лампочек, а горит всего две.

Олежечка не любил перегоревших лампочек, и сразу их заменял.

А мне вот сейчас все равно, пусть горит хоть одна. Ужасно тяжело жить, когда даже не хочется заменить перегоревшую лампочку, хотя лампочки

есть у Олежечки в шкафике. Может быть, еще им и купленные. Хозяйственный был, любил дом и уют.

30 октября 1982 г.

Эту книжечку и еще какие-то хорошенькие канц<елярские> принадлежности подарили Олегу, когда он выступал в «Аэрофлоте» на концерте. Он не успел ничего в ней записать — не дожил…

1 ноября 1982 г.

Какая разнообразная жизнь была при Олеге. Разлуки, когда он и Лиза уезжали, встречи, тревоги, радости, смех, огорчения — и опять радости…

У нас было хорошее трио: главную партию вел Олег, и как было талантливо все, что он делал. Мало кто знал, как талантлив он был у себя дома, и как умел нас приобщить к своему таланту. Разве я могла представить себе Лизу такой хозяйкой, такой аккуратной — с таким изяществом и вкусом она вела дом.

Она была уютной, спокойной, вязала, плела, украшала квартиру. Олег это любил, и он очень любил ее. Но, когда он срывался, особенно первое время, Лиза отходила в сторону, а я, наоборот, подходила к нему… Ах, как жалко было его! Как он менялся, как страшна была эта его болезнь!

И все-таки, все-таки он шел к выздоровлению. Он и дом свой очень полюбил, и стал сам увлеченно работать, и это спасло бы его. Но… здоровье уже было так подорвано, и случайная смерть все разрешила по-своему. Бедный наш мальчик!

2 января 1983 года.

Встречали этот год дома. Вот уже третий год мы встречаем без Алечки. Но 1981-й — мы утром с ним увиделись, и он немножко побыл с нами — до 3.III. А 1982-й и 1983-й — он даже во сне не приснился.

Почему так не подвластны нам наши сны. Это очень большое упущение! Одно дело вспоминать, другое — увидеть; хоть и странно, часто непонятно, но все-таки иногда, редко-редко видим своих дорогих ушедших. Не бывает вечера, чтобы я долго с ним не разговаривала, не вспоминала, а снов не вижу.

Вот смотрю на фотографию Олега каждый вечер, ложась спать. Как мы можем без него жить? Пусть бы страдал, пил, но был!

А вот сегодня весь вечер я с ним. Лизочка уехала за город с Люсей, а я сижу и — редкая возможность — плачу и разговариваю с ним. Смотрю одновременно хоккей, курю его сигарету, смотрю на его кресло, которое теперь занято Диком. За что мне столько смертей? Таких неожиданных, несправедливых.

Как тяжко Лизе. Да, память иногда — тяжелый груз. Особенно страшно вспоминать мертвые лица дорогих людей. Я не видела мертвую Таню, мертвого Диму. Алеша, мама, папа, Олег… С этими воспоминаниями надо бороться.

Однажды Олежечка сидел в кресле — кудрявый, красивый, и я ему сказала,

что он похож на Байрона. Он немножко задумался, а потом скорчил такую рожу, не прибегая к пальцам, ничего как будто не делая; это он умел удивительно — владел каждым мускулом своего лица. А как он любил смеяться! До слез!

14 января 1983 г.

Через полтора месяца — 2 года, как нет его с нами. Родненький ты наш! И нет там ничего, ты есть только в памяти людей.

27 января 1983 г.

…эта квартира — наш памятник, наша память об Олежечке, где он все сам придумал, развесил, расставил. Он — здесь, в этой квартире.

10 марта 1983 г.

Смотрю в окно. Вижу только небо и пролетающих птиц. Это если смотреть лежа на диване. По небу плывут облака, и, как всегда, мне видятся лица — иногда лица близких, навсегда ушедших людей.

А в ленинградской квартире вид из окна был совсем другой: у самого дома стоял огромный тополь, и лица людей я видела на его коре. Но там лица не менялись, как на облаках. Там я видела какое-нибудь лицо очень четко и, когда приходила с работы и ложилась отдохнуть на диван, я сразу же находила это лицо. Я бы могла его нарисовать, если бы была художником. Я и сейчас его помню. А квартира наша, когда цвел тополь, была вся в тополином пуху. Многих это раздражало, а мне нравилось. И пока этот легкий пух не соединялся с пылью, я его не трогала.

Но зато птицы там были близки: на деревьях, на балконе, а здесь я вижу только летящих ворон и голубей.

Воробьи и синицы там были рядом. Особенно воробьи. Веселые, неугомонные, хорошенькие.

Я вспомнила сейчас, как кормила в Монине синиц 3 марта 1981 года, а Олег уже умер. Он умер утром, а мы узнали о его смерти около 4-х часов дня.

Когда я думаю о себе, о своей жизни, я благодарна своей судьбе! Я — человек без талантов, без способностей, я — дилетант во всем, даже на кухне. И если бы моя судьба не дала мне прожить рядом с отцом 13 лет, а потом 10 лет с Лизой и Олегом, жизнь моя была бы такой, что и оглянуться бы не хотелось на прошлое.

Были и огорчения, и страх за Лизу. Мне всегда казалось, что она рассчитана на большее. Что какие-то ее способности, ее ум, доброта не находят полного применения. Это я сейчас думаю, что мне так казалось, а тогда, вероятно, я об этом конкретно не думала. Просто мне хотелось, чтобы в ее жизни произошло что-нибудь значительное, интересное. И оно произошло. Появился Олег. Этот красивый и талантливый мальчик мне сразу стал близок — я его полюбила, я его очень любила.

Первый год был трудный. Он не очень знал, что такое дом, семья; он был бродягой. Дом его родителей не был его домом. Он его совсем не любил, не хотел в нем жить. Наш дом, как он мне потом сказал, сразу ему понравился — ему захотелось в нем жить. И он стал в нем жить. Но не сразу понял, как надо жить семьей.