Олег Рязанский против Мамая. Дорога на Куликово поле

Поротников Виктор Петрович

— Открывай скорее ворота, дурень, ежели дорожишь своей головой! — повысил голос Тихомил. — Коль Асылбек истечет кровью и умрет, то Араб-Шах тебя не пощадит. Ведь Асылбек доводится шурином Араб-Шаху.

Внутри бревенчатой башни глухо затопали торопливые шаги по деревянным ступеням лестниц, забряцало оружие, зазвучали неясные встревоженные возгласы. Прошло несколько томительных минут. Наконец, заскрежетали железные запоры, тяжелые дубовые створы ворот с натужным скрипом уплыли в темное чрево огромной башни, открыв неширокий проход.

Пентег и Тихомил вошли в башню, ведя коней в поводу. В свете смолистого факела они увидели троих стражников

в грубых халатах, поверх которых были надеты кожаные панцири с нашитыми на них металлическими пластинами. Головы стражей были увенчаны железными островерхими шлемами. Дозорные, все трое, были вооружены саблями, дротиками, луками и стрелами. Один из них представился начальником караула, он имел чин десятника.

— Где эмир Асылбек? — спросил узкоглазый толстощекий десятник, пристально разглядывая Пентега и Тихомила. — Я хочу взглянуть на него.

Пентег и Тихомил ничего не ответили десятнику, поскольку за ними следом в воротную башню вступил Перфил, тянувший за собой двух лошадей, на одной из которых восседал бесчувственный Асылбек, свесив голову на грудь. Перфил принялся расторопно снимать с Асылбека веревки, которыми тот был привязан к седлу. Пентег стал помогать Перфилу. Вдвоем они осторожно сняли Асылбека с седла и уложили на землю.

— Ну что, узнаешь? — Тихомил кивнул десятнику на распластанного на земле Асылбека.

Десятник взял в руки факел и склонился над бесчувственным вельможей. Два других стражника тоже шагнули поближе к десятнику, движимые любопытством. Заглядывая через плечо десятника, они таращились на богато одетого человека, лежащего без движения у их ног.

— Да, это Асылбек, — проговорил десятник, распрямившись и повернувшись к Тихомилу. — Я какое-то время служил у него телохранителем. Дом лекаря находится недалеко от ворот, я укажу вам дорогу к нему. Как твое имя, воин?

— Это неважно, приятель, — промолвил Тихомил, неприметным движением вынув нож из рукава и всадив его в глаз десятнику по самую рукоять.

Слабо вскрикнув, десятник рухнул к ногам Тихомила.

В этот же миг Пентег и Перфил ловко и быстро закололи кинжалами двоих других стражей, предварительно зажав им рот ладонью.

Запалив второй факел, Тихомил выбежал из воротной башни на мост и сделал несколько круговых взмахов руками. Очерчивая огненные круги у себя над головой, Тихомил вглядывался в темную лесную чащу, раскинувшуюся в полуверсте от татарского городища. Через несколько мгновений среди деревьев замелькали рыжие огоньки зажженных сухих веток. Потом раздался топот множества копыт. Из леса на равнину черным потоком хлынула быстрая конница. Это мчались к Наровчату рязанские дружины.

* * *

Сердце Олега Ивановича напиталось мстительным торжеством при виде того, как русские ратники бесчинствуют в Наровчате, усеяв его узкие улицы телами изрубленных татар. Бойня продолжалась около часа при свете факелов и при зловещих сполохах горящих крепостных башен. Наиболее упорное сопротивление захваченные врасплох татары оказали русичам в здешнем ханском дворце, возведенном из глиняных кирпичей на самом возвышенном месте городища. Во внутреннем дворцовом дворе рязанские дружинники перекололи копьями и посекли мечами всех нукеров Арапши, которые сражались с отчаянием обреченных, заслоняя щитами и грудью своего повелителя. Арапша и сам выказал поразительную доблесть, продолжая отбиваться от окруживших его русичей после того, как все его телохранители полегли в неравной

сече. Арапшу зарубил топором пробившийся к нему Владимир Данилович, похожий на былинного богатыря благодаря своему могучему телосложению и сверкающей стали доспехов.

Олег Иванович, увидев мертвого Арапшу, поразился его малому росту.

«Мамай почти на голову ниже меня ростом, а этот Арапша, похоже, и Мамаю-то едва ли до плеча будет, — мысленно усмехнулся Олег Иванович. — Эдакий кривоногий недоросток натворил столько бед в Орде и на Руси! Не зря говорят в народе: карлик с ретивым сердцем заметнее великана».

Среди слуг и рабов Арапши, испуганно столпившихся в одном из дворцовых помещений, куда их согнали рязанские ратники, Олег Иванович вдруг увидел хорезмийского поэта Кашафеддина. Встреча с этим талантливым слагателем стихов запомнилась Олегу во время его поездки в Сарай три года тому назад, когда ему посчастливилось свести знакомство с прекрасной персиянкой Гель-Эндам.

Олег заговорил с Кашафеддином по-персидски, выказав тому свою благожелательность. При этом Олег называл хорезмийца Кашаем, помня, что так обращалась к нему Гель-Эндам. Олег пожелал узнать, каким образом Кашафеддин стал невольником и чем он занимался, находясь в свите воинственного Арапши. Также Олег расспросил Кашафеддина о Гель-Эндам, что сталось с ней, после того как Урус-хан, разбитый Мамаем, был вынужден бежать из Сарая за реку Яик. Жива ли дивная персиянка? И где она ныне?

Со слов Кашафеддина выходило, что гарем Урус-хана и многие его слуги угодили в руки Мамаевых воинов, захвативших Сарай стремительным налетом. Гель-Эндам стала наложницей хана Абдуллаха, ставленника Мамая. Кашафеддин был назначен ханским писарем. Когда Абдуллах был убит Хаджи-Черкесом, пришедшим в Сарай из Ас-Тархана, Гель-Эндам удалось бежать за Волгу вместе со своими служанками. Ушел за Волгу и Кашафеддин. В заволжских степях беглецы наткнулись на войско Мамая, спешившее к Сараю. Около месяца Гель-Эндам делила ложе с Мамаем, затем она очутилась в гареме Мухаммеда-Булака, волею Мамая ставшего золотоордынским ханом. Кашафеддина Мухаммед-Булак назначил своим личным секретарем.

С приходом в Сарай Араб-Шаха в судьбе Кашафеддина случился очередной резкий поворот. Объятый безмерным честолюбием Араб-Шах поручил Кашафеддину вести летопись своих походов и сражений. Эту летопись Кашафеддин записывал на персидском языке, назвав ее «Араб-Шах-наме» в подражание великому Фирдоуси.

Олег пожелал взглянуть на летописную хронику, посвященную Араб-Шаху. Кашафеддин привел Олега в один из дальних покоев дворца, где хранились книги и бумажные свитки с различными полезными записями. Там же стояли стол и стул — рабочее место Кашафеддина. В отличие от большинства других дворцовых помещений в этой комнате с побеленными известью стенами имелись два узких окна, забранные деревянными рамами со вставленными в них разноцветными стеклами.

— Вот здесь, князь, я жил и работал с той поры, как Араб-Шах утвердился в Наровчате, — сказал Кашафеддин, показывая Олегу довольно просторный покой, разделенный надвое деревянной перегородкой, за которой находились ложе, круглый столик для трапез, сундук для одежды и умывальные принадлежности в углу.

— Разве тебе плохо жилось под крылом у Араб-Шаха? — Олег взглянул на Кашафеддина. — Ты не изнывал на грязной работе, сытно питался и мягко спал. Более того, тебя назначили летописцем — должность весьма почетная! Где же хроника, прославляющая Араб-Шаха?