Олег Рязанский
Шрифт:
— Думаешь, даже так?
— Я за ним всё время наблюдал, рядом сидели за поминальным столом. Он Василию не опора.
— Выходит, пришло время о меже времён Ивана Калиты вспомнить?
— А может быть, и времён Данилы.
Это был первый московский князь, посаженный отцом, великим Александром Невским, на престол княжества, бывшего чуть поболе владений бояр Кучковых.
По тому, как глубоко ушёл в историю границ с Москвой великий князь, боярин понял, что тот думал о возвращении лакомых земель давно, может быть, ещё сидя за поминальным
— Когда — до сороковины?
— На сороковину Ефросинья поедет с Фёдором и с Софьей. А мы с тобой начнём обстрелянные сотни с южной межи стягивать.
Великий князь всё обдумал и всё решил. Совета Кореева вроде как и не спрашивал. Но всё же, по привычке четырёх десятков лет, проверял на нём своё решение. Если бы сейчас Епифан нашёл весомую причину сказать, что не стоит даже ради звонкой Коломны нападать на недавнего союзника, нынешнего свояка, возможно, Олег бы и прислушался. Но Кореев не хуже Олега понимал, что не будет удобнее времени, слишком уж лакома Коломна, чтобы совеститься, по каким- то соображениям отказываться от того, что само плывёт в руки и что, скорее всего, в ближайшем будущем станет яблоком раздора между Москвой и Серпуховом...
Уже не в первый раз Олег Иванович сталкивался с тем, что хорошо продуманный замысел начинал вдруг на первый взгляд необъяснимо проваливаться, скользить в сторону, словно телега под уклон в осенней грязи.
За десять дней до сороковин из Москвы в Переяславль неожиданно примчался Фёдор. Великий князь в сопровождении Юшки и нескольких воевод как раз обходил недавно прибывшую с южной межи сотню, ставшую лагерем у земляного вала.
Юшка узнавал знакомых среди десятников, когда- то начинавших вместе с ним простыми воями. Здоровался, расспрашивал, шутил. Великий князь давно не видел его таким оживлённым и весёлым. Да и сам был ясен, милостив; вид обученных, закалённых, хорошо вооружённых воинов веселил, он улыбался, несколько раз снимал с пальцев перстни и жаловал особо приглянувшихся.
И вдруг Юшка поднял руку, вглядываясь в приближающуюся к временному лагерю горстку бояр и дружинников. Зоркий, как природный степняк, он различил среди всадников князя Фёдора, кому надлежало быть в Москве.
Вскоре и все остальные увидели Фёдора. Тот осадил коня прямо перед отцом, спрыгнул с седла, торопливо поклонился и задышливым после скачки голосом вымолвил требовательно:
— Отпусти всех, отец. Мне с тобой говорить надо...
Князь сделал знак рукой, люди отступили на пару десятков шагов в сторону. Только Юшка остался стоять рядом.
— И ты иди, — кивнул Фёдор.
— У меня от него секретов нет...
— Боярин Тютча-младший сказал мне, что ты, отец, уже три полка с межи снял и в столицу призвал.
Тютча-младший, сын прославленного боярина Тютчи, уже несколько лет стоял воеводой московского сторожевого полка. Как достойный наследник павшего на поле Куликовом Семёна Мелика, он сумел наладить службу на меже так, что знал обо всех передвижениях в степи как ордынцев, так и соседей.
— И что с того?
Фёдор опешил от прямого вопроса отца:
— Я из Москвы скакал...
— Чтобы это сказать?
— Ты против кого силы собираешь?
— Это кто же тебя надоумил, что я силы собираю? Тютча?
— Да.
— С каких это пор я свои полки собирать не волен?
— Не играй со мной словами, отец. Боярин доложил Боброку, тот со мной откровенно поговорил. Боброк считает, что ты не прочь в дни всеобщей замятии некоторые московские волости занять.
— Ничего не скажешь, умён Боброк. На аршин под землёй видит.
Глупо-растерянное лицо Фёдора заставило Олега Ивановича едва заметно улыбнуться.
— Получается, батюшка, ты и вправду готовишься на Москву пойти?
— А ты из Москвы галопом скакал, полагая, что я шутки шутить надумал?
— Значит, прав был Боброк?
— Значит, прав. Но и я сто раз прав — были бы у Москвы силы, не стал бы мудрый Боброк тебя в эти дела впутывать. Собрал бы полки и перекрыл мне возможные пути наступления. Только нет сейчас у Москвы достаточно сил.
— Как ты можешь, батюшка? В такие дни... Сороковины твоего свата...
– — Я не нехристь, сороковины бы справить дал.
— Как ты можешь даже думать о таком?
— А как Дмитрий думал, когда вслед за Ордой на Рязань налетел? А как он думал, когда того же Боброка вместе с Пронским на меня натравил? Из-под живого великого князя замыслил стол вышибить, своего пособника посадить? О чём он думал, когда по его навету какой-то подручный хан нашу землю терзал, меня чуть не полонил, а потом его нукеры в меня, в князя, стреляли? Вон спроси Юшку, тогда он меня первый раз спас.
— Батюшка, я всё понимаю! — в отчаянии воскликнул Фёдор. — Кровавая у нас история, много обид в прошлом, много трупов. Но ведь ныне в кои веки мы в мире живём, в согласии!.. Вон сколько за несколько лет покоя добра сделать смогли. Мужик на ноги встал...
— Когда наши предки сюда из Чернигова пришли, Москвы ещё и в помине не было. Так, деревушка Москов. А Рязань уже тогда великим княжеством устояла! Ты вспомни, где наши межи на севере проходили! Чуть ли не у самых Кучкиных огородов! И куда нас Москва оттеснила? За Оку. Думала она тогда, что и у нас кто-то умер, по ком-то сороковины справляют, кто-то рожает? Нет, сын, никогда Москва о чужом горе не думала, знай себе волость за волостью хапала. Вспомни, как Дмитрий, уже крест о дружбе со мной поцеловав, Мещеру себе оттяпал!
— Он Мещеру купил, потому что ты не покупал!
— А мне рязанских княгинь да боярынь стало некуда от ордынцев прятать благодаря его торопливой купле.
— Врёшь, отец, он за тобой оставил право прятаться от орды в мещёрских болотах!
— Это кого ты во лжи обвиняешь? Отца своего?
Фёдор упал на колени:
— Прости, батюшка! В запале дурное слово молвил!
Олег Иванович долго смотрел на стоящего перед ним на коленях сына, постепенно успокаиваясь, наконец сказал: