Олег Рязанский
Шрифт:
— Жить с вами мы с Юшкой всё равно не станем!
— И не надо, — быстро согласилась боярыня. — Главное, вы перед нами дверь не закрывайте.
Заскучавший Стёпка ухватил мать за руку и стал дёргать:
— Мама, дядя Михей сказал, что мы домой сейчас поедем!
— Да, медовый мой!
— И что нас там папка уже будет ждать!
— Да, лапонька!
Старая женщина с умильной улыбкой смотрела на мальчика, по щекам её текли слёзы.
— А эта тётя сказку мне доскажет?
Ох, как много иногда зависит от одного короткого
Пригода долго молчала. И только когда у боярыни стали подгибаться колени, а лицо побелело, как на смертном одре, вымолвила:
— Доскажет...
Победителей встречали колокольным звоном и радостными криками.
Пировали два дня, пили без меры. Олег Иванович сидел во главе дружинного стола, неторопливо потягивал хмельной мёд, поглядывал на Фёдора: воевода! Вроде радоваться надо, но на сердце было неспокойно: ждал — сейчас сын встанет, выпьет прощальную чару и уедет к Марье! Почему-то от этой мысли становилось тошно, он не хотел задумываться — боялся.
Но Фёдор сидел рядом, широкоплечий, ясноглазый, пил, почти не пьянея, и, по всей видимости, никуда не спешил. Ефросинья не сводила с сына любящих глаз, и всё, опережая кравчего, подкладывала куски повкуснее.
— Понимаешь, отец, ордынец боковой конный удар не выдерживает! — в который раз повторял Фёдор великому князю о сделанном им в боях открытии. — Конные сотни с межи — твоя, отец, великая мысль! А боковой удар татары не держат, да! — Вдруг он с хмельной непоследовательностью вспомнил: — Юшка, подойди сюда, я о тебе с великим князем говорить буду!
Юшка подошёл и степенно поклонился Олегу Ивановичу.
— Почему без чары? Эй, кто там! Подайте дружиннику чару!
В руки сунули полную мёду чару.
— Он меня в бою два раза своим телом закрывал, два смертельных удара принял! — втолковывал Фёдору отец.
— Но жив остался, — не удержался от лёгкой насмешки великий князь. Юшка почему-то вызывал в нём всегда лёгкое раздражение, а может быть, и смущение за причинённую когда-то ему и его другу несправедливость.
— Он воин, каких мало! Хочу просить тебя, отец, дай ему боярство!
«Нет, всё же ещё многого не понимает сын в искусстве власти», — подумал Олег Иванович. Нельзя просить о милости для того, кто стоит рядом, ибо милость будет принята как должное, а отказ — как оскорбление.
— Я его воеводой правой руки поставлю! — продолжал Фёдор.
— Если будет воеводой, в бою прикрыть тебя уже не сможет, — пошутил Олег Иванович. — У него иные заботы появятся.
Фёдор непонимающе уставился на отца. Он был уверен, что ему в такой день ни в чём не откажут. А Олег Иванович разглядывал Юшку. Ничего в лице не дрогнуло, хотя слышал весь разговор. Только в глазах теплился огонёк приязни, а точнее даже, любви к молодому князю.
«Не так ли любил он своего непутёвого Степана?» — подумал великий князь и неожиданно для себя сказал:
— Выпей со мной чару, боярин!
Олег Иванович проснулся рано, ещё затемно. Ночь была по-мартовски морозной, он вышел на гульбище, кутаясь в подбитый хорьком плащ. На тёмно-синем бездонном небе стояла прозрачная луна, задетая первыми, ей одной лишь видимыми лучами солнца. Пели растревоженные весной птицы. С бронного двора доносился звон сабель. Олег Иванович пошёл по гульбищу на звук.
На утоптанном, потемневшем снегу прыгали двое бойцов, обнажённых по пояс. Пар валил, мускулы бугрились, сабли со звоном скрещивались. Оба смеялись, радуясь равно своему удачному удару или удару противника.
Великий князь узнал Фёдора и Юшку и с толикой обиды подметил, что воин играет не в полную силу.
— Эй, петухи, поднимитесь потом ко мне в горницу! — крикнул он и вернулся в дом.
В горнице мокроволосых после умывания бойцов ждало горячее молоко и свежий, духовитый, только что из печи хлеб. Фёдор набросился на еду.
Олег Иванович хмыкнул:
— Два дня, как вернулся, а к дочери ещё не заглянул?
— Какой дочери? — поперхнулся куском хлеба Фёдор.
— Катеньке.
— Знаешь уже?
— Большая тайна — у сына великого князя есть дочь, прижитая с любовницей. Все бабы в Переяславле о том судачат.
— Сегодня же Юшку пошлю с гостинцами.
— Юшку... — проворчал Олег Иванович. — Сам поедешь и попрощаешься.
— Почему попрощаюсь? — удивился Фёдор.
— Потому что сегодня же начнёшь готовиться к походу на Коломну. Пока полки в сборе, — спокойно сказал Олег Иванович, словно речь шла о небольшой охотничьей потехе.
— Коломну?
— Ну да. Она древняя рязанская волость. Давно пора вернуть.
— Это что же выходит — война с Москвой? С Дмитрием Ивановичем?
— У него полки по домам распущены. Пока ополчится, мы своё возьмём.
И вдруг Фёдор, здоровенный, красивый, упал перед отцом на колени и жалобно, словно маленький, попросил:
— Батюшка, не надо воевать с Дмитрием!
— Это ещё почему? Я с того самого дня, как мы стали полки на меже готовить, о походе на Коломну думаю. Всё обмозговал. Неужели ты не догадывался, зачем нам полки?
— Ордынцев отгонять...
— Для тех, что ты недавно разгромил, и одного полка достанет. А против Тохтамыша, к примеру, или второго Мамая воинов мало. Нет, сын, мне эти полки против Москвы нужны, пока она коней расседлала. Думаешь, я забыл, как они, когда я ещё от Тохтамыша не оправился, на Рязань навалились и хуже нехристей себя повели?
— Выходит, ты три года месть лелеял?
— Три года я землю после их воровского налёта восстанавливал. — Великий князь обратил наконец внимание на неподвижного, как изваяние, Юшку. — Вот что, боярин, бери гостинцы и поезжай к Марье, дочери вдовы Василия Михайловича. И помни, её дочь Катенька моему сыну непутёвому — выблядок, а мне, старому, пока единственная внучка!