Олег Рязанский
Шрифт:
Народ вторично смежил веки, дабы не зреть расправу ужасную. Однако, медведь не осердился, не впал в ярость, захлопнул пасть, замотал башкой, замурчал по-котячьему…
Открыли люди глаза, видят – бухнулся медведь на колени и пополз к старцу, пластаясь по земле брюхом.
– Батюшки! – закричал кто-то, – да это же наш преподобный Сергий Радонежский! Не зря, знать, в своей обители он с медведем дружбу водил, последним куском хлеба делился и медведь это запомнил.
– С той поры пять десятков лет минуло!
– Ну и что? Медведи, как и человеки, передают потомкам доброе к ним отношение…
“Будьте
Битый час кружил по городу князь московский, путаясь в улочках, тупиках, кривоколенных и скоморошьих переулках, оттягивая визит к Олегу Рязанскому. Устав от гомона коробейников, лотошников, лохотронщиков, решил предварительно переговорить с отцом Сергием. Отыскал его на митрополичьем подворье. В ноги старцу бухнулся:
– Рознь лежит меж мною и князем рязанским как проклятие! Чем не угодил я ему? Почему во всех распрях он виноватит меня? Дескать, и с нижегородским князем я не в ладах, и с тверским, и на грани срыва с суздальским…
– Выходит, каждый перед тобой в обиде, а ты чист как стеклышко? Не ропщи понапрасну, смири норов, проси у Всевышнего сил на искреннее примирение.
– Прошу, прошу, а мира с Ольг Иванычем едва на год-два хватает.
– Просить следует не словами, а сердцем. Искуситель лукавствует, усыпляет бдительность, а ты не внемли ему, верь в силу молитвы.
– Сколь не мирились – все равно ссорились…
– Источник неверия в примирение в тебе самом. Отринь гордыню – в открытое сердце решение придет быстрее.
– В распре из-за Коломны он первым на меня руку поднял!
– Ишь, соринку отыскал в чужом глазу, а у себя бревна не замечаешь. Претерпел бы чуток, поостыл, а ты ответно, с оружием.
– По-хорошему убеждал я его…
– Не убедил сразу – прояви выдержку, каждый должен уметь нести свой крест сознательно. То, что хорошо для тебя, плохо для других… Погляди в окно: видишь сугроб? Вчера намело, а сегодня он стал меньше. Не потому, что стаял от солнца. Он уплотнился. Стал меньше, но крепче, ногой не сразу пробьешь. А в большом, но рыхлом – нога вязла. Не позволяй большим страстям управлять тобой, завязнешь…
В стороне от шума ярмарочного певец песнями изощряется. Косоворотка витым поясом опоясана, сапоги до блеска начищены, волоса кучерявые конопляным маслом приглажены. В ударе был, с утра пел, доставляя людям радостное удовольствие и, вдруг, затрепетал телом, схватился за грудь, осел на землю…
Из толпы голос:
– Вставай и не придуривайся! Ежели выбрал себе ремеслом людей тешить – так служи народу!
– Рад бы, да затих голос…
– Не можешь громко петь о березе, пой шепотом о тополе! Не жнешь, не пашешь, а ваньку валять вздумал?
– Передохнуть бы…
Голос человечий – инструмент небесами даденый для просветления сердец человеческих, но иссяк голос… А толпа требует:
– Не хочешь петь – так пляши! Отрабатывай звание артиста народного! Ишь, моду взяли нынешние: пою, пока хочу, а не хочу – нос ворочу!
Заплясал в отчаянности страдалец. Плясать, как и петь – надо уметь. Два коленца выкинул, на третьем запнулся, дугой выгнулся, согнулся, не выдержал напряжения, пал на землю. Упрятал голову в колени, затрясся…
Кто-то из заводил-подстрекателей пошарил глазами по сторонам, углядел нужного, обрадовался:
– Эй, Клюй, где взаимопомощь и взаимовыручка товарищеская?
Клюй, тоже птица певчая, вышел, забегал вокруг соперника, замахал руками-крыльями, а что делать дальше – не сообразит, разве в поддержку друга тоже костьми лечь? И запел о святой Руси с городищами-горками, селами и проселками…
Но людское сборище не жалует и слишком покладистых, согнало Клюя с подмосток, пнуло ногой лежащего:
– Вставай, песнопляс, повалялся и хватит!
Лежачий не реагировал… Обидеть птицу певчую очень легко. Достаточно просто обделить вниманием. Вместо поощрительного выкрика “браво, артист!” – услышать гробовое молчание. Вместо залпа рукоплесканий узреть губы, презрительно сжатые. Понуро уйдет обиженный, утопит в чарке горечь унижения: кто умеет петь, тот умеет и пить, и веревку сможет накинуть, и застрелиться… [22]
22
Песнопевцы терпели страдания во все времена. Древнегреческий поэт Гесиод, живший в 7 веке до н. э., оказался прикованым в царстве мертвых к раскаленному медному столбу за провозглашение трезвой правды против красивой лжи. Баснописец Эзоп, мудрец и сатирик, живший в 6 веке до н. э. был сброшен со скалы за свой “эзопов язык”. Римский император Август выслал поэта Овидия за строптивость в самый отдаленный римский город при впадении реки Дунай в Черное море. Фракийского певца Орфея кикокские женщины-вакханки из ревности забили до смерти камнями. В средневековой Бухаре ослепили Руд аки за неугодные правителю вирши. Даниил, князь галицкий, расправляясь в 1240 году с инакомыслящими, не пощадил и “знаменитого певца Митуса, не желавшего из гордости служить князю”. Циркачи-скоморохи, известные на Руси с 1068 года, в 1648, 1657 г. подверглись жестоким гонениям со стороны церковной и гражданской власти за “глумы” – сатиру в своих музыкальных игрищах. От Церкви отлучили Л.Толстого. Пушкина и Лермонтова вынудили встать под пулю. Сколько погибло песнопевцев не своей смертью: Маяковский, Рубцов, Есенин, Клычков, Клюев…
Застрельщик из толпы тут как тут:
– Бей его, ишь, зазнался! – и первым дал под дых любимцу всенародному, за ним кто сапогом в селезенку, кто – по почкам, по печени, кто-то уже сдавил шею жертве трепещущей, готовясь к хрусту разрываемых позвонков… Толпа не побрезговала нарушить закон кулака: лежачего не бить, не налетать всем на одного, пустил кровянку и успокойся! В безрассудстве толпа могла насмерть забить человека, не появись лицо проходящее. Раздвинуло лицо толпу зычным голосом:
– На кого замахнулись? На кого руку подняли?
Опустив руки, толпа пала на колени, а лицо хлесть-хлесть плетью двухвостой по ногам, плечам, спинам согбенным. Однако, не столько бил, сколько пугал свистом плети:
– Желаете силушку свою показать? Что ж, я не против. Померяюсь с двумя, даже с тремя сразу! С одним условием: кто устоит супротив меня – жив останется, если кто с ног упадет – умрет! Все слышали или повторить?
Пока говорил – распоясался, кафтан скинул, заголил, руки, рванул на груди рубаху. Это в мороз-то? пусть и поменее, чем сорок градусов на троих, но все же…