Олег Рязанский
Шрифт:
Все Софьюшкины угрозы яйца выеденного не стоили, но последняя страшилка повергла в ужас княгиню Евдокию:
– Опомнись, доченька, не гневи Всевышнего, девичьи думы изменчивы. Смирись, милая, такова доля женская, в края чужие жить уезжать… Взгляни-ка, дочушка, какие подарки присланы от твоего законного суженого: кольца височные, бусинные, поясные привески, браслеты запястные, бусы звончатые, многорядные, чуть головку наклонишь – зазвенят колокольцами… давай-ка, милая, ленту атласную в косу вплетем да свадебный наряд примерим: где подшить следует, а где, наоборот, выпустить. Глазоньки твои вытрем, реснички причешем, на ушки
– Ой, мамушка, какая ты у меня понятливая…
Мало ли что жениху на ум приходит.
"… милое ты наше чадо, послушай учения родительского, послушай пословицы добрые и хитрые, и мудрые… Не прельщайся, чадо, на красивых жен, не знайся с головами кабацкими, не мысли украсть-ограбить, обмануть-солгать, неправду учинить… Не прельщайся, чадо, на злато-серебро, не сбирай богатства неправого… Не лжесвидетельствуй и зла не держи на отца с матерью…”
После оглашения дня свадебных церемоний, сына князя рязанского будто подменили: с лица спал, угрюм стал, невесть где до темна шляется. “Уж, не заболел ли?” – подумала мать, княгиня Евфросинья, потчуя сынка сладкими снадобьями от простуд, невзгод, дурных мыслей, безотчетных страданий. “Перебесится!” – поставил диагноз отец, полагая, что возраст не всегда уму мера. Хоть и вымахал наследник с коломенскую версту, однако, не дорос до понятия нужности супружества.
Женитьба – шаг ответственный, беречь себя должен жених, а он за три дня до свадьбы безответственно вскочил на коня и к лесу помчался! Отец за ним. На расстоянии невидимости, ибо слышимость в лесу отменная: то хруст, то всхрап, то треск, то стон, кряк, рев, пыхтение… А вот и голос человеческий, нет, два голоса, и оба знакомые. Чем ближе, тем слышнее голос лесника-отшельника:
– Стало быть, вьюнош, не отрицаешь, что с поличным тебя застал? И где? В божелесье, в лесу заповедном, где охота на зверье только для царских особей предназначена. С борзыми, гончими, загонщиками, ловчими, стремянными, доезжачими… А ты в одиночку и без допуска, так что придется тебе держать ответ нарушительный со всей строгостью.
– Ты разве не видишь, кто стоит пред тобой?
– На лбу твоем, отрок, о том не писано.
– Узнаешь, когда пожалуюсь на твое самоуправс тво!
– Кому?
– Князю рязанскому!
Вот тут-то Ольг Иваныч и появился из-за деревьев!
– Будь здоров до ста годов! – радостно поприветствовал выходца из лесной чащи лесник-лесовик, почти что леший с бородой до колен в паучьей паутине с застрявшими мухами, – полюбуйся, Ольг Ваныч, какого именитого браконьера я выловил!
У нарушителя одежда от плеч до ног располосована, губы в крови, ухо разорвано… И это за три дня до свадьбы!
– Кто ж его так разукрасил?
– Сохатый! Хозяин леса! Падая наземь от удара смертельного, сохач задел обидчика рогами и копытами. Не окажись я поблизости, не стоять сейчас зверодобытчику на этом самом месте! Поначалу я хотел изъять у нарушителя его добычу вместе с конем по закону леса и пустить зверодобытчика до дому пешим ходом. Для вразумления.
– Возьму я, пожалуй, только добытчика, а добычу с конем – тебе, по закону леса.
– Будь по-твоему, Ольг Ваныч, – погладил бороду лесовик-отшельник, – а я на чуток отлучусь….
Вернулся, обремененный кульками-свертками:
– Прими на дорожку осетра копченого, полупудового. Да зайца живого, но со страху обморочного. Вязанку раков да кошель орехов чищенных. Флягу с питьем брусничным, да сверчков с бороды изъятых. Пусть поселятся у тебя за печкой – пострекочат, потюркают… Довезешь ли?
– Лошадь довезет, а мы с добытчиком пешим ходом. Для вразумления.
– Ступай да помни: гусь лапу поджал, к дождю, значит…
Добытчик опомнился, стал оправдываться:
– Да я, да он…
– Не спорь с лесничим при исполнении… – оборвал строптивца Олег Иваныч и повел его, упирающегося, к пенькам березовым на поляне обрусниченной.
– Ну что, сынок, присядем на пенек, поговорим… Утри сопли и ответь, зачем тебе сохатый понадобился? Если мясца захотел, то ты сыт.
– Разве я не имею права завалить в лесу лося?
– Имеешь, только не в заповедном лесу. О своих правах ты осведомлен, а про обязанности позабыл. То, что в одиночку сумел завалить лося, ценю. Но зачем ты на лося пошел? На носу свадьба, как с такой рожей под венец идти? Легко отделался, могло быть намного хуже.
– Я и хотел этого… А как попер на меня рогач, жалко себя стало, ну, и…
– Запомни, сынок, никогда ничего не бойся, береги не тело, а душу. Страх – это морок, наваждение… Расслабь члены, вспружинь нервы и страх уйдет, понял? А с чего смерти искал?
– С отчаянья! Что хошь со мной делай, но не принуждай жениться на дочери князя московского, подневольная женитьба, как кость поперек горла.
– Иль не нагулялся еще, иль от безделья устал: поел, попил, заснул, проснулся? Мужик без жены, что голова без шапки!
– Не люба мне невеста моя…
– Иногда такое бывает поначалу, зато после – не разлей вода! Почему невесте не рад?
– У нее ни сзади, ни спереди ничего нет выдающегося, кожа да кости и ноги в пупырышках…
– И где ты эдакие подробности удосужился углядеть?
– Не я, а дружок мой верный. Притесался к обозу, что свах на погляденье невесты возил, ну, и подглядел в щелочку…
– Вот оно как… Придет время, мясцо на косточки нарастет и получится оладушка с такой вкусной начинкою, что язык проглотишь да пальцы оближешь, эх-ма… Между прочим и ты, сынок, если взглянуть со стороны, тоже не толще огородной жерди.
– Еще глаза у нее на выкате и рябушки на лице птичьи!
– Мне бы, сынок, твои заботы, не зря в народе говорят: с лица воду не пить – красота приглядится, а ум пригодится. Народ пусть простодушен, но мудр, изощрен в наставлениях и никогда не ошибается. Запомни, ты не птица, что мечется из стороны в сторону, потеряв путь к гнезду и не трава, которая гнется туда, куда дует ветер! Жить следует по совести: сколь получил, столь и отдай Богу, кесарю, ближнему! Не маши руками и не вскакивай, не то привяжу ко пню и будешь сидеть на радость комарам, пока не дашь согласия на брак династийный. Князь московский, Дмитрий Иванович, честь нам оказывает, дочь любимую тебе отдает, остолопу непонятливому…