Олеко Дундич
Шрифт:
Незаметно подошли к самаринской хате. Оттуда слышался неокрепший детский голосок. Дундич и Паршин на носках подкрались к окну. Шурик декламировал:
Вы, коровушки, ступайте, В чистом поле погуляйте. Приходите вечерком, Вечерком да с молочком…— Здорово, молодец! — крикнул Дундич. — Принимай нас не с молочком, а с конфетами, и не вечерком, а утречком.
— Дядя
— А Мария где?
— В школе, с ребятами занимается.
— Анна Григорьевна дома?
— В Иловлю уехала. Подождите в хате. Я мигом за Марией сбегаю.
Надев на голову отцовский картуз, мальчик выбежал на улицу, напевая: «Приходите вечерком, вечерком да с молочком».
Мария пришла домой раньше племянника. Увидев Дундича, она от изумления замерла на месте. Олеко бросился навстречу.
— Ваня, живой, неубитый, — говорила Марийка сквозь слезы, прижимаясь к Дундичу. — А я думала…
— О чем же ты думала?
— Думала, что ты променял меня на фельдшерицу. Я о ней в газете читала.
— Да что ты, родная! Тебя я ни на кого не променяю, — и Дундич поведал Марийке, ради кого он похитил фельдшерицу и как со дня на день ждал, когда Колдаиров будет освобожден и он сумеет приехать за ней, чтобы быть всегда вместе.
Веселая улыбка озарила Марийкино лицо. Девушка смеялась над собой, над своими сомнениями.
Марийка принялась накрывать на стол, но Олеко остановил ее:
— Ты лучше быстрее собирайся в дорогу. На станции нас ждут…
— Ну и пусть себе ждут, — смеясь ответила Марийка. — Сам говоришь — поезд бронированный, с ним ничего не сделается.
— Да, но у меня могут быть крупные неприятности. Я ведь без разрешения за тобой поехал и без тебя не уеду.
— И я тебя одного не отпущу, — решительно произнесла Марийка. — Нужно бы с матерью поговорить, а она только завтра к вечеру вернется.
— Ждать не могу. Торопись, Марийка.
Условились, что Дундич с Паршиным уйдут раньше и будут ждать ее у ветряка. Марийка быстро соберет свои вещи, оставит матери записку, объяснит свой уход. Мать не осудит. Поплачет — и благословит.
Самым трудным было для Марийки написать несколько строк матери. Напишет, перечеркнет и снова напишет. Наконец из-под пера полились теплые, сердечные слова.
Оставив записку, в которой она просила у матери одновременно и прощения и благословения, Марийка уложила в узелок свои нехитрые пожитки и, не задерживаясь, выбежала во двор. Молча простилась она с домом, где родилась, помахала рукой аисту и торопливыми шагами направилась к ветряку, приветливо размахивавшему большими крыльями.
Увидев приближавшуюся Марийку, Мишка навострил уши. Подойдя к коню, девушка трижды поклонилась ему.
— За что Мишке такая честь? — спросил Дундич, потрепывая коня по шее.
— За то, что он честно тебе служит и живым
Конь весело заржал.
— Вишь, хозяйку узнал, — подхватил Яков Паршин.
Дундич сел с Марийкой в одно седло, и Мишка вихрем понесся в сторону вокзала.
— Стой, Ваня, стой! — закричала Марийка: ветром сорвало с головы платок.
Дундич хотел повернуть обратно, но Паршин, ехавший сзади, подхватил с земли платок.
Примерно через месяц после того, как Марийка уехала с Дундичем, к Сороковому привели пожилого казака в шароварах с красными лампасами, заправленных в латаные сапоги.
— Садись, — не подымая глаз, сказал Сашко, показывая рукой на табуретку.
Казак снял с головы картуз, положил на колени.
— Кто будешь и откуда?
— Я, — казак ткнул себя в грудь указательным пальцем, — колдаировский житель.
— Фамилия?
— Самарин.
— Много у Мамонтова с вашего хутора?
— Не много и не мало. Больше пожилой народ. Мой сынок, Петька, с первого дня в красной коннице служит.
— Знать, парень не в отца. Выходит, семья твоя расколотая, не такая, как у Михайлы Буденного?
— А у него какая?
— Настоящая. Все сыны в красной коннице: Семен у нас за главного, за ним — Денис, Емельян, Леонид. Все Буденные за Советскую власть стоят. А Самарины?
— Не дюже. Мой сын, моя дочь и даже зятек с красными. Жена сказывала, что он у вас в героях ходит.
— Героев у нас много, вся конница геройская. Назови фамилию.
— Чью?
— Да что ты крутишь? — набросился на казака Сашко. — Фамилию зятя назови, только, чур, не бреши, а то…
— Дундич…
— Дундич? — повторил Сороковой.
— В буденновской коннице служишь, а Дундича не знаешь, — уже не оправдывался, а наступал Самарин. — О нем по всем хуторам и станицам слух идет.
Выговорившись, Самарин пристально посмотрел на Сорокового, как бы проверяя, какое впечатление на него произвело только что им сказанное.
— Выходит, вы — тесть Дундича? — сказал Сашко, теряя свою неприступность и переходя с «ты» на «вы». — Что ж сразу не сказали? А то я вас чуток не тово… На войне как на войне, всякое бывает. Могли сгоряча и кокнуть. Как же это так получилось: сын, дочка и зять за революцию, а отец — против?
— Больше так не получится. Хочешь — верь, хочешь — нет, а с собакой Мамонтовым знаться не буду.
Самарина отпустили домой. Однако в Колдаиров он не вернулся. Остался в армии, в которой воевал его сын, где находилась его дочь.
В буденновской коннице были теперь все Самарины.
По прямому проводу
Дул осенний ветер, прозванный в народе листобоем: он раздевал деревья, гнал по дорогам покрасневшую и пожелтевшую листву. Сброшенный на землю лесной наряд шуршал под конскими копытами.