Олепинские пруды (сборник)
Шрифт:
Мы бойко хрустели валенками по свежему снегу, которого нанесло на дорогу толстым слоем. Морозного скрипа, слышимого и за два километра, конечно, не было теперь при сырой погоде, но глухой энергичный хруст заполнял собой все паузы между нашими словами и фразами.
— Все-таки почему не пришел автобус?
— Сама не понимаю. Водитель заболел или случилось что…
— Как вас зовут?
— Доля.
— Чья… доля?
Женщина опять рассмеялась.
— …Бедняка.
— Но если серьезно. Полное имя. Долина, что ли? Или Далила?
— Долорес.
— Ого!
— Долорес Ибаррури? Надеюсь.
— Того времени, когда ее имя часто произносилось людьми.
— Да, тогда меня еще не было. Мне двадцать четыре года.
— Ах ты, доля, моя доля…
— Продолжайте: доля горькая моя.
— А вы хотите быть сладкой долей? Знаете поговорку?
— Какую?
— Сладкой будешь — расклюют, горькой будешь — расплюют.
Спутница резко остановилась и схватила меня за рукава. Глаза ее, смотрящие прямо в мои глаза, как-то словно дрожали.
— Повторите! Повторите, пожалуйста! Ну, пожалуйста!
Я, разумеется, повторил. Некоторое время мы молча хрустели валенками по свежему снегу.
— Ну вот… а меня зовут…
— Не надо. Я знаю, кто вы.
— Откуда?
— Хитрое дело! Здесь все знают, что вы живете в конторе. Беспроволочная телеграфная связь… Здесь вообще все всё знают. И то, что вы меня провожаете, завтра будет известно.
— Боитесь за репутацию?
— Да. За вашу, конечно.
— А стихи вы читаете, любите?
— Очень.
— Ну кого, например?
— Сергея Поликарпова.
Я несколько удивился. Кого бы тут можно было услышать? Есенина, Блока, Маяковского. Ну, дежурного Евтушенку, ну Цветаеву, что ли, по женской линии. На же вот тебе — Сергей Поликарпов! Не икнулось ли ему сейчас в билльярдной Центрального Дома литераторов?..
— Знаете наизусть хоть один стишок?
Доля прочитала незнакомое мне стихотворение.
— А еще кого?
— Я и сама немного пишу, не думайте!
— Дайте мне почитать. Только сразу все вами написанное. Я поставлю диагноз. А пока читайте, что помните.
Она читала стихотворение за стихотворением. Я был удивлен, чтобы не сказать — потрясен. Все это были хорошие стихи, хоть сейчас неси в журнал и печатай. Правда, рождались смутные воспоминания (ассоциации, надо было бы здесь сказать), но что же спрашивать с нее, если у иного поэта с десятком книг то и дело проскальзывают стихи, рождающие эти самые воспоминания-ассоциации.
— Слушайте! — теперь я остановился и взял ее за рукава. — Вы должны все это чисто переписать и отдать мне. Вы с ума сошли! Держать все это под спудом! В течение трех дней переписать и отдать мне. Слышите?!
Доля неуверенно обещала. Между тем мы вошли в деревню.
— Зайдите погреться. У тети Маши такие огурцы, такие грузди!
На крыльце мы старательно обмели снег с валенок жестким, обносившимся голиком и вошли в теплую деревенскую избу. Редко теперь приходится
Как видно, тетя Маша ладила со своей квартиранткой, потому что кроме соленых огурцов, с прилипшими мелкими семечками укропа и листьями смородины, кроме грибов тотчас распространивших по комнате пряный запах чеснока, она поставила на стол еще и бутылку водки.
Я люблю жизнь за эти вот неожиданные резкие переходы, за резкие смещения «планов». В самом деле, предстояло (и уже существовало в сознании) тоскливое ночное бдение в пересадочных поездах, а потом предстояла полуосвещенная московская квартира, тихая медовая музыка и медовые, зазывающие, как бы парализующие волю глаза. Мог ли я еще и один час назад знать, что окажусь в деревенской избе, у тети Маши, и будут лафитнички на столе, и я разолью по ним холодную водку.
Доля сняла свое малиновое пальтецо и оказалась — в розовом свитере, подпирающим подбородок, — стройной и складной девушкой. Ну, конечно, волосы обесцвечены. А бывают ли теперь настоящие, натуральные блондинки? Все трое, мы дружно выпили. Доля раскраснелась, глаза у нее заблестели, и в разговоре появилось выражающее не то вопрос, не то восторг восклицание: «Надо же!», к которому она добавляла совсем уж вопросительное «а».
— Автобус не пришел, надо же, а?
Поговорим о чем-нибудь: тетя Маша расскажет о житье-бытье — сын шофер, а жена от него в Сибирь убежала.
— Надо же, а?
При этом «а» Доля взглядывала на меня, словно я должен был подтвердить рассказ тети Маши.
Она вышла на крыльцо проводить меня, накинув на голову и плечи все тот же белый пуховый платок.
— Значит, за вами переписанные стихи. Но когда же я вас увижу? Как с вами держать связь?
— Можно по телефону. У коммутатора спросите «профилакторий».
— Какую профилактику вы наводите?
— Летчики-испытатели отдыхают. А я там — официантка. Разочарованы? Да? Фамилия у меня простая, Сергеева. Сменщицу мою зовут Тамарой. Если что накажете, она мне передаст.
Доля держала рукой платок около горла и улыбалась мне вслед.
Курьезный, стоящий на полу в морозной нежилой комнате телефон приобрел смысл, сделался необходимым предметом. Существует какой-то нелепый профилакторий, куда можно звонить. Наверно, это то самое, за зеленым забором в сосновом лесу, которое приходится огибать, если вздумаешь идти все время по берегу озера.
— Коммутатор? Соедините с профилакторием (вот словечко!). Профилакторий? Позовите, пожалуйста, Долю.
В ухо мне громко стукнуло, наверно, положили трубку на стол. Потом отдаленно крикнули там, словно аукнулись в далеком лесу: