Олесь Бузина. Расстрелянная правда
Шрифт:
Марии Заньковецкой – возлюбленной одного из основателей профессионального украинского театра Николая Садовского – незачем было знакомиться с Лесбосом. У «хохлацкой королевы», как назвал эту пикантную даму Чехов, видевший ее однажды на сцене, хватало поклонников-мужчин. Зато Лариса Косач была глубоко просвещена в темном «лесбийском вопросе». Воистину «передовая» женщина!
Однако в пьесе начинающей драматургини («Голубая роза» была первым театральным опусом Леси) Заньковецкая так и не сыграла – прима не любила провальных ролей. Вместо нее в сценическую авантюру впуталась другая актриса – Ратмирова. Растянутое представление не пользовалось успехом у зрителей. Публика, зевая, уходила из зала – постановку «первой украинской психологической драмы» не спас даже образ врача-психиатра, копающегося в развинченных мозгах главной героини. Тогда Леся лично перевела свое творение на русский язык! Представляете, какая жертва? Но и это не помогло – попросту говоря, пьеска получилась нудненькой. Даже через десять лет «единственному мужчине» украинской литературы (письмо Леси Украинки к матери от 3 февраля 1908 г.) оставалось только сетовать на неприкаянную судьбу «Голубой розы»: «Може б, хто її й поставив, якби вона була доступніша, все ж, може, вона не гірша від многих “новинок”».
Статья «Была ли Леся Украинка лесбиянкой?» вышла в субботу 13 сентября 1997 года. А уже через несколько дней я узнал, что являюсь автором «чергового брудного пасквілю на одну з наших національних святинь (цього разу за об’єкт нападу обрано геніальну поетесу Лесю Українку)» («Літературна Україна», № 32 за 18 вересня 1997 p.), «дрібним плюгавцем, що посягнув на святе» («Час-Time», № 37 за 18–24 вересня 1997р.) и производителем «підступної клубнички» («Сільські вісті», № 111 за 16 вересня 1997 р.). И это были, пожалуй, самые лестные эпитеты, которыми наградило меня украинское болото!
Аргументов у моих «критиков» не было. Поэтому единственное, что произвели их разгневанные мозги, вмещалось в короткую формулу обозревателя «Сельских вестей»: «Сперечатися з Бузиною безглуздо». Автор этой мысли, достойной страуса, даже не заметил, что фактически признал мою правоту. Спорить с Бузиной бессмысленно, ибо возразить ему… нечего.
Я, конечно же, понимал, почему все шишки посыпались именно на меня. Я не был первым. Но я был самым смелым. Статья в «Леле» называлась нейтрально – «Либидо поэтессы». Ее автор предпочел предусмотрительно скрыться под псевдонимом. Соломия Павлычко была надежно защищена связями своего отца, поэта-гимнописца Дмитрия Павлычко – великого воспевателя советской власти, вовремя переквалифицировавшегося, как и все «литукраинцы», в националиста. А я был просто корреспондентом «Киевских Ведомостей», осмелившимся поставить вопрос с прямотой ребенка: «Так была ваша Леся лесбиянкой или нет?». Правда, стоит учесть, что «Ведомости» являлись на тот момент самой тиражной газетой Украины – можно сказать, я отхлестал своих оппонентов по постным рожам сразу стотысячным тиражом! Что же странного, что они так взвыли, а потом перешли на лай?
Но клянусь, не меньше скандальной славы меня интересовала истина. Что мог я поделать с любопытством и сомнениями, буквально сжигавшими мои внутренности? Вновь и вновь перечитывал я письма к Ольге Кобылянской, опубликованные в двенадцатитомном собрании сочинений Леси Украинки. Как известно, в них она называет себя в третьем лице, полушифром: «Хтось біленький». И почти также именует Ольгу: «Хтось чорненький», словно бы опасаясь, что тайна их отношений будет раскрыта. Некоторые места звучат более чем пикантно: «Хтось когось хотів би поцілувати, і погладити, і багато чогось сказати, і багато подивитися, і багато подумати», «хтось когось дуже жалує і любить, з охотою і сів би, і ліг би навколо когось, і розважив би ліпше, ніж ті духи (хтось на них ревнивий), духи не можуть любити, а хтось може і любить», «хтось дякує комусь за уважність і добрість і – не може описати рухів своїх рук», «хтось когось пасами гладить», «а тут ще нема з ким в позу втомлених коней стати, то вже й зовсім біда»…
«Письма эти отличались своеобразным стилем, – утверждал биограф Леси Украинки Анатоль Костенко, – в них вместо имен обоих писательниц фигурировали местоимения кто-то (хтось, хтосічок, когось), Ольга Кобылянская была кто-то черненький; Леся Украинка – кто-то беленький».
Я понял, что обязан увидеть подлинники этих писем. Оформление разрешения в Институте литературы заняло считанные минуты. Через полчаса я уже сидел в архиве в двух шагах от памятника Лесе Украинке.
Первое же послание к Ольге из Кимполунга (Буковина) от 6 июня 1901 года объяснило, почему Леся решила прибегнуть к полушифру. В нем она извиняется, что пишет обычное письмо в конверте, а не карточку, доходившую значительно быстрее, и просит, чтобы «хтось» часто писал именно карточки: «То буде чіча-ляля». Следующее обращение от Ольги пришло уже на карточке – аналоге современной открытки, только без рисунка. С лицевой стороны (там, где теперь размещают картинку) на ней писали адрес, а на обороте совершенно открыто текст – любой почтовый служащий прочтет! Ну, могли ли они писать напрямую в первом лице? Конечно, нет! Выигрывая в скорости, пылким дамам, решившим поиграть в лесбияночек, пришлось прибегнуть к намекам. Необходимость пользоваться почтовыми карточками и определила «шпионский» стиль всей переписки. Замечу, что «особый», подчеркнуто нежный тон Леся допускала только по отношению к Ольге. И что все письма Ольги к себе она неизменно уничтожала.
Некоторые затруднения для интерпретации вызывало только слово «паси». До сих пор (и в примечаниях к изданному в 70-е годы двенадцатитомнику) считалось, что речь идет об особых магнетических движениях пальцев по системе Месмера – ими Ольга и Леся якобы успокаивали нервы друг другу. Так сказать, о невинной психотерапии. Но в оригинале письма Леси из Сан-Ремо от 14 ноября 1902 года это слово употреблено явно в переносном смысле – в кавычках. Значит, речь шла совсем о другом танце рук – куда более интимном. Эту пляску действительно «невозможно описать». В собрании же сочинений кавычки почему-то исчезли. Из скромности публикаторов, наверное…
Уже в феврале 2013 года, готовя зту книгу к публикации, я еще раз открыл советскую биографию Леси Украинки, написанную Анатолем Костенко для серии ЖЗЛ и перечитал ее. Конечно же, ее автор все знал. Знал еще в далеком 1971 году, когда в СССР «секса не было» – тем более лесбийского. Стоит только прочитать одну его фразу, стыдливо спрятанную между залежей ничего не значащих дифирамбов покойной поэтессе: «Еще будучи в Берлине, Леся написала через Павлыка первое письмо Ольге Кобылянской, заочно предлагая знакомство. Тотчас же получила быстрый и благосклонный ответ… Обе женщины, чье творчество составляло предмет восхищения современников, были влюблены друг в друга и эту взаимную любовь сохранили на всю жизнь, никогда не позволив не то что туче – даже тени омрачить свое чувство».
Итак, были влюблены друг в друга. Яснее не скажешь. На этом и поставим точку в их сладких сюсюкающих отношениях. Пусть «хтосичка» любит свою «когосичку», раз уж им так надо для женского счастья.
Иван Франко – масон, «расист» и украинофоб
Не менее занятным фруктом, чем Леся Украинка, был и человек, первым почуявший в ней мужчину, – Иван Франко. Этот добрый господин в вышиванке, большую часть жизни проживший в польско-австрийском Лемберге, негров и папуасов считал низшей расой, а в мужчинах видел не только друзей, но и объект для влюбленности.
Общеизвестно, что Франко родился 27 августа 1856 года в селе Нагуевичи на Львовщине, жители которого твердо верили в нечистую силу и еще незадолго до рождения будущего писателя сжигали колдунов. Но немногие помнят, что по мужской линии предки писателя были немцами. На это указывает их фамилия. «Франками» на Галичине называли выходцев из Германии – преимущественно кузнецов. Они селились между крестьянами-русинами и зарабатывали на жизнь своим ремеслом. Простым кузнецом был и отец писателя – весельчак и гуляка.
Но «арийские» корни все-таки сказывались. В юности Иван Франко не только увлекался социализмом, но и был убежденным сторонником расистских теорий. Знания по этому вопросу он почерпнул во Львовском университете, где, кроме лекций по филологии, прослушал «бесплатные курсы психологии, палеонтологии и национальной экономии».
Свои воззрения, почерпнутые из немецкоязычных брошюр, он изложил в «Мыслях об эволюции в истории человечества», изданных, когда их автору едва исполнилось двадцать пять. Молодой Франко верил, что расы делятся на низшие и высшие. К первым он относил вымерших неандертальцев, а также негров, бушменов и папуасов, которых скопом вообще называл «найнижчими» – то есть самыми примитивными.