Ольф. Книга четвертая
Шрифт:
Виктора с силой отпихнуло, Алина распрямилась освобожденной пружиной.
– Мне пора.
– Когда? – спросил он. – Когда увидимся еще раз?
– Никогда. Я приходила из-за Ярослава. – Алина умолкла на миг, вести беседу и одновременно изворачиваться всем телом, возвращая обтягивающую ткань на место, оказалось сложно. – Он не верил, что у нас с тобой ничего не было.
Виктор включил свет, чтобы Алина привела себя в порядок.
– Спасибо. – Она сосредоточенно покрутилась перед зеркалом и достала расческу. – Ярослав всегда просчитывает на сто шагов вперед. Он знает все. Не было случая, чтобы он был неправ. – Прическе вернулся приемлемый вид, затем Алина огладила платье и еще раз придирчиво оглядела себя. – Ярослав не переживет, если поколебать эту уверенность. Факт, что между мной и тобой ничего не было, означал, что мой мужчина ошибся. Если ошибся в одном – есть вероятность, что ошибается в прочем. Мироздание рухнет и погребет Ярослава под обломками. Он не сможет быть прежним. Начнет сомневаться во всем. Станет как все. – Виктора коснулся прощальный поцелуй в щеку. – Я не могла этого допустить.
Дверь открылась, Алина сказочным видением выпорхнула наружу. Уже на площадке она обернулась и закончила со счастливой улыбкой:
– Теперь он идеален».
Было видно, что Маша прочитала до конца. Она молчала. Телефон с текстом застыл в левой руке, глаза глядели в сторону, зубы покусывали ноготь большого пальца поднятой к лицу правой кисти. Никогда я не видел Машу такой вдумчивой и серьезной.
От пиццы давно не осталось ни кусочка, но я продолжал сидеть рядом за кухонным столом в ожидании, пока Маша поделится впечатлениями.
– Что скажешь? – не выдержал я.
– Главный герой тебе никого не напоминает?
– Виктор?
– Ярослав.
– Его вообще нет в рассказе.
– Он там есть, и главный герой – он. Сама описанная ситуация мне не нравится, но описана хорошо, я в нее поверила.
– Спасибо. Есть еще какие-нибудь мысли о прочитанном?
– Знаешь понятие «ложь во спасение»?
Слишком хорошо знаю. Последнее время моя жизнь устроена по этому принципу.
– И что?
– Как думаешь, ложь во спасение – зло или благо?
Ответ висел у меня на языке, но правда некрасива, ее можно понять превратно.
– Ложь – плохо, – сказал я, – спасение – хорошо. Итог зависит от вектора.
– То есть, при всей своей безумной правильности, ты признаешь, что иногда ложь необходима?
– Иногда. Строго точечно, а не ковровыми бомбардировками. Когда действия продуманы, а последствия просчитаны. Когда по-другому нельзя.
– И ты солгал бы Любе, если бы вскрывшаяся правда угрожала будущему счастью? – Маша глядела на меня пристально, с беспокойным вниманием.
– Люба почувствует, если я солгу.
– И все же ты ей лжешь. Ты не рассказал Любе, как помогал мне, когда прищемил мне пальцы?
– Не рассказал – не значит соврал.
– Это отговорка. Ты пользуешься лазейкой в юридической формуле-клятве говорить правду, только правду и ничего кроме правды. В стороне остается вариант «говорить всю правду». Скрыть – равно соврать, поскольку означает не сказать правды, разве не так?
– Ты слишком глубоко копаешь.
– Закопанное неглубоко быстро протухает.
– Почему ты заговорила про ложь во спасение?
– В твоем рассказе описан его вариант. Измена во спасение. Ты допускаешь в своей жизни такой вариант?
Перед глазами – джакузи с обращенным ко мне тылом Любы-номер-два. Смятая кровать в ее гостевой на второй этаже. Кожаный диван в ее кабинете. Диван у нее дома после дня стажерства.
– Нет, – со всей возможной искренностью ответил я.
Давно сказано: «Самые честные глаза – у мошенников и соблазнителей». Я не считал себя ни тем, ни другим. Но если вдуматься… Кто же я тогда? Жертва соблазнения? А второй визит к Любе-номер-два – проявление Стокгольмского синдрома?
Моя ложь во спасение зашла слишком далеко и превратилась в измену во спасение, Маша права. Но как она догадалась?
А догадалась ли? А если она намекает, что у нас с ней тоже возможно что-то «во спасение»?!
– Если по невероятному стечению обстоятельств я когда-нибудь изменю Любе, – сказал я, – это будет измена во спасение наших отношений.
Маша о чем-то задумалась, затем проговорила:
– Я читала, как в средние века случилась одна история. Замужняя дама с незапятнанной репутацией узнала, что некий подросток, у которого вскоре должен был сломаться голос, добровольно идет на кастрацию ради сохранения тонкого голоса и карьеры певца. Она успела перехватить его до того, как произошло непоправимое, отвела в спальню и показала пареньку, что он в этом случае потеряет. Утром подросток отказался от кастрации. О причине узнали в обществе, был скандал. Об этой женщине говорили многое и разное, но в конце концов ее простили.
Маша посмотрела на часы, вздохнула, отдала мне телефон и вышла из кухни. В последний момент она обернулась.
– Ты точно на меня не сердишься?
– За что?
Маша улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй:
– Идеальный ответ.
Глава 2
Утром в глаза бросились яркие открытки в прихожей. Ночью Маша вернулась с работы и, раздеваясь, забыла их на полочке. Оглянувшись на вторую спальню, я быстро осмотрел открытки. Их было две, обе пришли по обычной почте – наверное, Маша вытащила их из почтового ящика. На обеих в разных вариантах изображались цветы и красное сердечко, получателем числилась Маша, а подписи состояли из букв. Одно сердечко прислал «З», второе – более известный мне «Ю». Видимо, позаботился заранее. Что ж, в равнодушии к Маше его не упрекнешь. Старается.
Правильно, на днях ему официально возвращаться, нужно напомнить о себе приятным образом. А по поводу «З»… Не сдается парнишка. Я мысленно пожелал ему удачи. Зря Маша говорила, что у Захара нет стержня. Я себя даже поставить на его место не мог: Захар мыслил и поступал одновременно предсказуемо и нелогично. И этим он восхищал.
Маша вышла из спальни через час, сонная, непричесанная, в обычной домашней одежде. Я обедал на кухне. Из окна слепило зимнее солнце, батареи под окном полыхали жаром, по помещению плыл запах растворимого кофе. Маша улыбнулась: