Ольга Ермолаева
Шрифт:
— Ужо я сварю, Павел Лукоянович, приходи, угощу.
— Приду. Обязательно приду щи есть.
— Уж будто ты не видишь этого, Павел Лукоянович,— недоверчиво проговорила Лукерья.— Что вы плохо живете, что ли?
— Жизнь у нас хороша сейчас и жить хорошо. Да ведь человек бывает обязательно чем-нибудь недоволен. Чего-нибудь ему да не хватает. Человек жадный.
— А чем ты недоволен, Павел Лукоянович? — с любопытством спросила Лукерья.
— Я?.. Нет, я всем доволен, только собой недоволен. Знаете, у каждого человека бывает какой-нибудь недостаток в жизни.
— Детки-то
— Нет, Лукерья Андреевна, детей у меня нет.
— А вот были бы ребятишки, и жизнь другая бы у вас была. С ними хотя и трудно, зато весело...
— Ты угадала, Лукерья Андреевна. Это да...— сказал Добрушин и сразу замолк. По лицу его пробежала тень грусти.
Ольга почувствовала, что в его словах прозвучала такая же тоска, какая живет в ней.
В разговорах, в воспоминаниях о прошлом они не заметили, как прошло время. Уже вечерело. Аромат черемухи и сирени стал сильнее. В черемухе зазвенела пеночка.
Прощаясь, Добрушин сказал:
— Ты, Оля, заходи ко мне. Посмотри, как я живу.
Утром Ольга проснулась с легким чувством: бывало в детстве она также иной раз просыпалась, когда накануне случалось что-нибудь радостное, новое. И сейчас она вспомнила вчерашний день, он заставил по-новому биться сердце. В приоткрытое окно вливалась утренняя прохлада и запахи земли, где-то громко пел петух, кудахтала курица, а под окном был слышен задорный говор воробьев.
«Что-то делает он сейчас?» — подумала она,— «спит, поди, еще».
ГЛАВА V
Большой двухэтажный деревянный дом, где жил Добрушин, стоял в задах густого сада, отодвинутый от общей линии строений; он будто спрятался от уличного движения и шума, прикрывшись старыми липами. Внизу окна были завешаны тюлевыми шторами. Окна же верхнего этажа были голые. Сад был пустынный. Ольга поднялась на второй этаж.
Добрушин обрадованно встретил ее.
— Кто это к нам пришел-то!..
В переднюю вышла полная женщина. Ольга взглянула на нее и узнала ту женщину, которую она видела у пулемета. Она будто не изменилась. Такое же, с тяжелыми щеками, лицо с двумя подбородками. Мясистые веки над светлыми глазами. Военная суконная куртка, наглухо-застегнутая до шеи, облегала высокую полную грудь. Короткая шерстяная юбка открывала крепкие щиколотки. Женщина испытующе, пристально посмотрела на Ольгу.
— Знакомьтесь,— проговорил Добрушин: — это моя. жена, Анфиса Ивановна. А это Ольга Ермолаева, та самая, про которую я тебе рассказывал...
— Знаю, и не один раз,— сказала Добрушина, крепко, как мужчина, пожимая руку Ольги.
За столом сидела беленькая девочка лет четырех и пила из блюдца чай. Она посмотрела синими глазами на Ольгу и, не обращая внимания, продолжала пить.
— Это моя приятельница, Маргариточка,— проговорил Добрушин.— Я уже обзавелся знакомством.
— А мне еще чаю,— сказала девочка.
— Сейчас мы организуем это дело,— весело отозвался Добрушин.
— Чаю хотите? — обратилась Анфиса Ивановна к Ольге, беря со стула электрический чайник,— Я хотела поехать завтра к вам на завод. А оказывается на ловца и зверь бежит. Хорошо, что вы зашли. Мне для газеты надо сделать заметку о вашей работе. Добрушин, подвали-ка сахару.
Она присела на стул и закурила, небрежно бросив, спичку на пол.
Ольгу удивило, что своего мужа она зовет по фамилии, неприятным показался голос ее — тяжелый, басовитый.
Еще более удивило, что она нужна ей. Ольга стала рассказывать о своей работе. Анфиса Ивановна слушала, курила, роняя пепел на пол, и то и дело прерывала ее речь, обращаясь к Добрушину:
— Как это вам нравится?! По-моему, этот Рыжков ни более, ни менее — мерзавец... Чорт!.. Павел, слышь?
— Знаю я это дело.
Ольга с любопытством смотрела, как курила Анфиса Ивановна: она жадно затягивалась дымом и выдувала его, перекосив толстые губы большого рта. Тогда дым выходил изо рта густым клубом, а остаток двумя синеватыми струйками вылетал из широких ноздрей мясистого носа. Анфиса Ивановна, заметив взгляд Ольги, спросила:
— Вас удивляет, что я курю?
— Да.
— Добросовестно! — отозвался Добрушин с легкой насмешливой улыбкой.
— Меня Павел тоже все время спрашивает, зачем курю. Он не курит, а я привыкла. Вам не нравится, как женщины курят?
— Нет.
— Доживете до моих лет, тоже курить будете.
— Нет... Не стану.
— Ну, вы не обращайте на меня внимания... Так, значит...— Анфиса Ивановна достала из портфеля блокнот и стала что-то записывать, держа во рту папироску. Дым мешал ей писать, и она сунула окурок в чайное блюдце. Девочка, раскусывая печенье, спросила:
— Ты, тетя Фиса, чай будешь пить с папилоской?
— С папироской,— машинально отозвалась Анфиса Ивановна, продолжая писать.
— А я не люблю с папилоской.
— А с чем ты любишь? — спросил Добрушин, весело переглянувшись с Ольгой.
— С конфеткой.
— Подожди, я тебе сейчас принесу.
Добрушин вышел из столовой.
Ольга обвела взглядом комнату. Два больших окна выходили в сад. В комнате было просторно, но неуютно. Посредине стоял большой обеденный стол и несколько стульев, в простенках — небольшие столики. На одном из них лежала стопа газет, на другом — какие-то свертки смятой бумаги. В углу стояла простая койка, небрежно покрытая плюшевым одеялом, две подушки были смяты. Возле койки лежали два чемодана, из верхнего свесился рукав черной кофты. Можно было подумать, что хозяева или собрались съезжать с квартиры, или только что въехали и не успели еще разместить порядком вещи. На столе среди посуды валялись недоеденные куски хлеба, колбасы, корки от сыра. И хозяев, должно быть, не трогал этот беспорядок.
Анфиса Ивановна закрыла свой блокнот и, перекинув полотенце через плечо, стала мыть посуду.
— Давайте я помогу вам,— сказала Ольга, видя, что в руках хозяйки плохо спорится работа.
— Еще новое дело, чтобы гостья со стола убирала.
— Чего особенного?.. Давайте я... мне хочется,— и Ольга засучила рукава.
— А ну, валяйте, если уж так охота. Не возражаю.
Анфиса Ивановна вытерла руки и закурила. А Павел Лукоянович, взяв на руки девочку, пошел с ней в кабинет. Оттуда скоро донеслась веселая возня и послышался голос девочки: