Ольга Ермолаева
Шрифт:
Она махнула рукой крановщику и отошла к своему станку. Судин постоял возле шестерни, потом посмотрел в сторону своего станка и стал подцеплять шестерню цепями крана.
Работая на своем станке, Ольга время от времени подходила к станку Судина и следила за работой резца. Вал медленно вращался, иногда вздрагивал, но стружка шла хорошо. А Судин, настраивая шестерню в патрон беловского станка, ворчал, но ворчал так, чтобы его слышала Ольга:
— Моду нашла. Тоже, туда же. Умники! Сдергивать с работы людей. Нет,
— Вы все ругаетесь, Василий Ерофеич,— подходя к Судину, сказала Ольга.
— Да как на вас не ругаться.
— Не по-старому надо работать, а по-новому.
— По новой методе?.. Знаем мы эти ваши методы. Только какой от них прок нашему брату будет? Советска власть, а на деле выходит хуже старого режиму.
— Ну-у?..
— А вот тебе и ну-у. Прежде этого не было.
Судин, должно быть, рассердился не на шутку.
— Скоро так наладим, что не дыхнешь. Покурить некогда будет, даже в нужное место не сходишь.
— На все хватит времени, Василий Ерофеич. Ты только не волнуйся.
— Да как не волноваться, ядрена гуща, прости ты меня, милостивый господи.
Наконец, Судин кончил настройку и с ехидцей сказал:
— Идите, мадам, принимайте, господин ударник.
— Готово?! Ну, вот. А сколько шуму было... Сейчас, Василий Ерофеич, приду принимать.
Ольга перекатила суппорт, уверенно, привычной рукой придвинула резец к вращающейся медной болванке и подошла к беловскому станку.
— Проверять, пожалуй, я не буду, Василий Ерофеич. Я надеюсь, что вы настроили хорошо.
— Нет, проверяй, уж коли на то пошло.
— Хорошо, только, пожалуйста, не бунтуйте. Давайте резец приготовьте.
— Резец?
— Ну...
— И это я?.. Оказия ты, а не баба,— проворчал Судин и, подойдя к ящику Белова, загремел резцами.
Ольга с улыбкой наблюдала за ним. Старик так забавно сердился. Замасленный картуз его съехал на бок, из-под него выбились спутанные густые пряди черных, тронутых сединой, волос. На кончике мясистого носа висела мутноватая капелька. И когда он говорил, во рту его, под голой верхней десной, мелькал красный язык.
— Ворчите вы, Василий Ерофеич, а мне даже смешно. Ей-богу.
— Ну, ясно. Вам, молодым, все хиханьки да хахоньки.
— Смешно потому, что не умеете вы по-настоящему сердиться, уж лучше не сердитесь.
— Да как на вас не сердиться,— вставляя резец в зажим суппорта, продолжал ворчать Судин.
— Подождите, чего вы вставляете?..— воскликнула Ольга.
— Резец.
— Но это не резец.
— А что?
— Пешня, а не резец. Я таким резцом работать не буду.
— Опять неладно, опять нехорош.— Судин сердито бросил резец и торопливо направился к инструментальной.
— Ну и ну... Баба, чорт ее дери,—ворчал он на ходу.
Когда заработал беловский станок, Ольга, довольная, следила за его работой, а Судин сидел у себя на чурбанчике мрачный, не глядя в ее сторону. Ольга подошла к нему.
— Василий Ерофеич, а где у вас листок наряда?
— Какой?..
— Ну, в который вы работы вписываете.
— А для чего он тебе понадобился?
— Стало быть, нужно.
— Ты скоро ко мне за душой моей придешь.
— Душу мне вашу не нужно, а листочек дайте. Я с ним схожу к мастеру и запишу вам настройку.
Судин как-то смешно прогнусавил:
— О-о-о! Так он тебе и запишет, подставляй карман, экая скряга.
— Давайте, давайте,— настаивала Ольга.
— На, возьми.— Судин порылся у себя в кармане штанов и подал ей свернутую вчетверо грязную бумажку.— На... Думаешь, налетишь с ковшом на брагу?.. Как бы не так.
— Как все-таки вы неряшливо относитесь к этим вещам,— сказала Ольга, взяв его листок наряда.— Это же денежный документ.
— Еще новое дело. Ты что, обучать меня взялась, что ли?! Стар я для обучения. Мне надо тебя учить, а не тебе меня.
— Я не учу.
— Ну... А в кармане у меня не контора, чтобы бумаги в чистоте хранить.
Ольга пошла к мастеру. Когда она возвратилась из конторы и подала Судину наряд, тот взглянул и не поверил своим глазам. Торопливо сдернул очки, протер их, снова надел и, смотря на запись, заулыбался.
— Вот это да,— с довольным видом проговорил он.— А я думал — на Агафона сработал... Да больно уж много записали-то — три часа. Я ровно меньше настраивал.
— Три, я считала.
— Экая ведь ты! Какой у тебя глазок-то вострый, везде ты его запускаешь. Давай иди работай к себе, а я присмотрю за беловским станком.
— А я?..
— Мне сподручнее, да и дела у меня меньше.
Весь остаток дня Судин уже не сидел на своем чурбаке, матрасик свой свернул и сунул в ящик. Он ходил от своего станка к станку Белова, подходил к Ольге и, улыбаясь, сообщал:
— Дело-то, ведь, валом валит: и у меня, и у Белова, и у тебя... А мне сегодня шесть целковых, как с неба свалились. Не пито, не едено. Просидел бы у себя и зря...
Постояв возле Ольги, он уходил, осматривал станки и снова подходил к ней и улыбался, обнажая беззубые десны.
— Дела идут,— закинув руки назад, говорил он,— контора пишет. Два станка на ходу и время есть походить, поболтать... Только я вот что думаю, товарищ Ермолаева. Вот увидит наше начальство эту штуку и всю нашу музыку перетряхнет. К примеру сказать, придут ко мне и скажут: ты, дескать, гражданин хороший, давай-ка принимайся работать на двух станках.
— А разве это плохо?
— Да я не говорю об этом, что плохо,— почесывая щеку, говорил Судин,— да кабы что тут не вышло, такое-этакое, сурьезное.