Олимп
Шрифт:
– Эйфелева дорога? – повторил девяностодевятилетний, продолжая потягивать ледяную воду. – Так ты называешь эту башню?
– Нет-нет, мой любезный Харман. Так я называю всю систему, – правильнее сказать, так ее нарек создатель Хан Хо Теп тысячи лет назад. У этой башни… постой-ка, дай припомнить… четырнадцать тысяч восемьсот сестер-близнецов.
– Куда столько?
– Так уж было угодно Хану, – ответил маг. – И ровно столько потребовалось, чтобы соединить восточное китайское побережье с испанским, там, где в него упирается Атлантическая Брешь. Учитывая
Муж Ады совершенно не представлял себе, о чем речь.
– Погоди-ка, Эйфелева дорога – что-то вроде транспортной системы?
– Это твой шанс прокатиться с ветерком для разнообразия, – отозвался старец. – Я бы даже сказал, наш с тобою шанс, ибо малую часть пути мы проделаем вместе.
– Никуда я с тобой не поеду, пока…
Харман осекся, выронил бутылку и вцепился обеими руками в стол.
Двухэтажная вершина сооружения целиком накренилась. Послышался лязг, душераздирающий визг металла о металл, конструкция вздрогнула, покачнулась еще сильнее и сдвинулась с места.
– Башня падает! – заорал пленник.
Зеленая линия горизонта за многочисленными оконными стеклами в кованых рамах дернулась, задрожала и тоже дала заметный крен.
– Ничего подобного, – спокойно возразил Просперо.
Но блок из двух этажей, громыхая и скрежеща, определенно скользил куда-то вправо, как если бы гигантские железные руки толкали его в пустоту.
Харман метнулся было к лестнице – и рухнул на четвереньки. Верхняя часть отделилась от башни, пролетела вниз по крайней мере пятнадцать футов и после сильного толчка поплыла по воздуху на запад.
Мужчина с бешено бьющимся сердцем даже не пытался встать с колен. Огромный жилой модуль опасно раскачивался туда-сюда, пока наконец не обрел равновесие. Пронзительный скрип над крышей сменился оглушительным гудением. Только тогда возлюбленный Ады поднялся на ноги, неуверенной походкой добрел до стола и выглянул из окна.
Башня осталась по левую руку и стремительно уменьшалась. На месте двухэтажных апартаментов зиял открытый лоскут небосвода. Увидев над головой все те же тросы, мужчина понял, что же так жутко гудит у него над головой: какой-нибудь маховик, упрятанный в металлический корпус. Эйфелева дорога оказалась неким подобием канатного пути, а большой железный дом – кабиной для путешествий, которая быстро скользила на запад.
Харман повернулся к Просперо, сделал пару шагов – и замер на почтительном расстоянии, подальше от увесистого посоха.
– Ты должен отпустить меня к Аде. – Мужчина хотел придать своим словам нужную твердость, но с отвращением услышал в собственном голосе плаксивые нотки. – Ардис-холл осаждают войниксы. Я не могу бросить ее в такой опасности одну. Пожалуйста. Владыка Просперо, прошу тебя.
– Вмешаться ты надумал слишком поздно, – хрипло промолвил старец. – Что сделано, того не изменить. Но полно, забудем наши горькие мытарства, отягощать не будем нашу память несчастьями, которые прошли. Ведь впереди ждет новая дорога – к преображению морскому, Харман, друг Никого, и одному из нас придется стать мудрее, глубже, старше, и пусть враги – верней, исчадье мрака и Сикораксы, вскормленное мной, – да-да, пусть пьют одну морскую воду, а заедают шелухою гнева и жухлыми корнями неудач.
43
На
Ахиллес, на чьем плече по-прежнему лежало тело мертвой, но возлюбленной царицы амазонок Пентесилеи, квант-телепортировался в дом побежденного им Гефеста, бога огня, главного художника в божественном сонме, супруга Аглаи, иначе известной под именем Хариты – самой пленительной среди Граций, «воплощенной прелести искусства»; кое-кто поговаривал, будто мастер сотворил ее собственными руками.
Говоря точнее, Гефест перенес Пелида не прямо к себе в чертоги, а к парадному входу. Белый камень, белые колонны, белый портик – на первый взгляд ничего особенного, все как у прочих бессмертных. Однако на самом деле хромоногий кузнец устроил себе жилище и просторную мастерскую не где-нибудь, а прорубил его в южной круче Олимпа, вдали от озера кальдеры и тесного скопления храмов-домов. Иными словами, он обитал в пещере.
Хромоногий провел Ахилла внутрь и затворил многочисленные железные двери.
Вырезанная из твердого черного камня сумеречная комната простиралась на сотни ярдов. Повсюду на рабочих столах располагались увеличительные стекла, инструменты, загадочные приспособления и машины в различной степени сборки или же расчленения. В глубине пещеры громко ревел камин; в котле оранжевой лавой пузырилась расплавленная сталь. Ближе ко входу, где бог отделил для себя жилое пространство в бесконечной мастерской, на что указывали удобные ложа, стулья, низкие столики, постель и жаровни, сидели, стояли и расхаживали золотые женщины – печально известные прислужницы Гефеста, клепанные красотки с человеческими очами, металлическими персями и мягкими вагинами из искусственной плоти, а также – если верить молве – с душами, похищенными у живых людей.
Взмахом волосатой руки хозяин очистил от мусора дощатую скамейку.
– Клади ее сюда.
Отпустив хромоногого карлика, сын Пелея с удивительной нежностью и благоговением положил свою ношу.
Лицо Пентесилеи открылось, и целую минуту бог в изумлении пялился на нее.
– Куколка, что и говорить. И сохранилась отменно: узнаю работу Афины. После стольких дней – ни единого пятна. Смотри-ка, даже румянец на щечках. Ты не против, если я загляну под эту тряпку: хотелось бы грудь оценить…
– Только тронь ее или саван, – промолвил Ахилл, – и я тебя прикончу.
Гефест примирительно воздел руки.
– Да ладно, ладно, я же из чистого любопытства…
И хлопнул в ладоши.
– Сначала – еда. Потом обсудим, как нам оживить твою милую.
Золотые прислужницы молча повиновались; вскоре на круглом столе, окруженном пухлыми ложами, появились большие кубки с вином и блюда с горячими яствами. Быстроногий ахеец и волосатый Гефест с охотой набросились на угощение, надолго забыв о разговорах. Разве что в очередной раз требовали добавки или же просили друг у друга передать через стол общую чашу.