Олимп
Шрифт:
– Как там ее светлость? – спросила одна старая карга свою товарку. – Дрыхнет еще, поди?
– Да нет, сегодня и не думала. Послушать мою Фебу, так шлюшка ускользнула спозаранку, это точно. Думаешь, собралась напоследок почтить останки благоверного? Как бы не так!
– А что ж тогда? – прошамкала та, у которой совсем не осталось зубов. Она пережевывала сыр дряхлыми деснами и с любопытством наклонилась, будто готовилась услышать доверительный шепот, однако глухая ведьма прочти проорала в ответ:
– Болтают, что наш старикашка Приам намылился выдать заморскую сучку за другого сына. Да ведь не за какого-нибудь ублюдка, которыми город кишмя кишит: в наше время
– Скоро, значит.
– Не то слово. Может, уже сегодня. Больно долго пришлось бедолаге ждать своей очереди отыметь чернявую бабенку: слюни-то он пускал с тех самых пор, как Парис притащил ее крепкую задницу в город, – о, проклятый день! Так что мы тут с тобой, сестра, языками чешем, а Деифоб уж, наверное, женится или зашибает на радостях.
И старухи продолжали, пуская слюни, пожирать хлеб с сыром.
Менелай вскочил из-за стола как ужаленный и пошагал куда глаза глядят, яростно сжимая копье в левой руке, а правую положив на рукоять меча.
«Деифоб? Где же этот Деифоб?»
До войны с богами все было гораздо проще. Несемейные отпрыски Приама – кое-кому из них стукнуло больше пятидесяти – обитали вместе, в огромном царском дворце, прямо в сердце города – ахейцы давно замышляли, как только ворвутся в Трою, начать резню и грабеж именно оттуда. Увы, одна-единственная удачно сброшенная бомба в первый же день противостояния разогнала наследников и их сестер по не менее роскошным жилищам, разбросанным по разным концам великого Илиона.
В общем, спустя целый час обманутый муж по-прежнему бродил по многолюдным улицам, когда толпа вдруг бурно возликовала, радуясь появлению Пентесилеи с ее двенадцатью воительницами.
Боевой скакун царицы едва не сбил Атрида с ног: тот еле успел отпрянуть. Наголенник амазонки скользнул по его плащу. Гордая Пентесилея не смотрела ни вниз, ни по сторонам.
Потрясенный красотой чужеземки Менелай чуть было не сел на мостовую, загаженную конским навозом. Зевс ее подери, что за хрупкая, изменчивая прелесть таилась под пышными, сверкающими доспехами! А эти глаза! Брат Агамемнона сроду не встречал ничего подобного: он ведь ни разу не бился ни рядом с амазонками, ни против них.
Подобно завороженному гадателю в экстазе, он покорно и слепо заковылял вслед за процессией – обратно ко дворцу Париса. Приезжих воительниц приветствовал не кто-нибудь, а сам Деифоб. Елены при нем не оказалось. Стало быть, беззубые любительницы сыра все наплели.
Словно последний влюбленный подпасок, Менелай очень долго не мог оторвать взгляд от заветной двери, за которой исчезла красавица; наконец он встряхнулся и вновь устремился на поиски. Солнце катилось к зениту. Времени оставалось в обрез: в полдень Агамемнон собирался начать восстание против Ахилла, к вечеру – развернуть боевые действия. Впервые за долгие годы до сына Атрея дошло, насколько велик этот город. И есть ли надежда ненароком набрести здесь на Елену, пока еще можно что-нибудь сделать? Почти никакой. При первом же боевом кличе, который донесется из аргивского стана, Скейские ворота захлопнутся, и стража на стенах будет удвоена. Менелай угодит в ловушку.
Рассудив так, он почти бегом пустился к выходу. Сердце сжигала тройная горечь: поражения, ненависти и любви. Воин был чуть ли не счастлив из-за того, что не нашел предательницу, – и скрежетал зубами при мысли о том, что не убил ее.
У ворот собралась шумная толпа. Менелай остановился
Слово взяла Гипподамия – нет, не прославленная супруга Пирифоя, а жена какого-то Тизифона, столь незначительного троянского полководца, что Менелай ни разу не встречал его и даже не слышал о нем на поле брани. Так вот эта самая Гипподамия весьма красноречиво орала, разжигая в товарках смертоубийственное безумие. Атрид задержался, чтобы посмеяться, а вот теперь вместо этого обратился в слух и наблюдал во все глаза.
– Сестры мои! – визжала бабища с мясистыми руками и внушительными бедрами, не совсем лишенная привлекательности. Заплетенные волосы растрепались по плечам и тряслись, пока она вопила и жестикулировала. – Почему мы никогда не сражались бок о бок со своими мужчинами? Почему долгие годы рыдали о судьбе Илиона, заранее оплакивали черную гибель малых детей, но ничего не пытались поделать с этим? Настолько ли мы беззащитнее безбородых юнцов, ушедших за городские стены, чтоб уже не вернуться? Разве мы более хрупки, чем наши храбрые сыновья?
Толпа взревела.
– Мы делим с мужьями-троянцами ту же пищу, свет солнца, воздух и мягкие ложа! – надрывалась полнобедрая Гипподамия. – Почему же не разделить с ними славную гибель? Так ли мы слабы?
– Нет! – завопили разом тысячи жен.
– Найдется ли среди нас хоть одна, которая не потеряла бы в этой войне с ахейцами дорогого супруга, брата, сына или кровного родственника?
– Нет!
– Есть ли здесь такая, что сомневалась бы в своей женской участи после того, как данайцы ворвутся в город?
– Нет!
– Тогда не будем терять ни единой драгоценной минуты! – кричала Гипподамия, перекрывая визг распаленной толпы. – Царица амазонок поклялась убить Ахиллеса еще до захода солнца! Она явилась издалека, чтобы сражаться за чужой город! Можем ли мы сделать меньше, защищая родной очаг, мужчин, детей ради собственных жизней и будущего?
– Нет!
На сей раз вопли не собирались утихать. Троянские жены бросились врассыпную; некоторые из них, спрыгнув с высоких ступеней, едва не затоптали Менелая.
– Вооружайтесь! – раздирала глотку Гипподамия. – Оставьте свои веретена, пряжу и прялки, наденьте доспехи, подпояшьтесь для битвы, встречаемся за городскими стенами!
Мужчины, молча следившие за этой сценой, поначалу скалившие зубы над бабьей тирадой супруги Тизифона, теперь подобру-поздорову спешили убраться с дороги, ныряя в дверные проемы и глухие проулки. Атрид решил последовать их примеру.
Он уже повернул к воротам – хвала богам, те были еще открыты, – когда внезапно увидал Елену. Она стояла на углу и смотрела в другую сторону. Затем, поцеловав своих спутниц, тронулась вдоль по улице. Одна.