Олимп

Симмонс Дэн

Голова раскалывалась от невыносимой боли; острые стрелы печали втыкались изнутри в глазные яблоки. Черт, какое же яркое солнце! Даэман прикрылся ладонью. Не помогло. Тогда он расправил туринскую повязку и положил на лицо, как не раз делал прежде. Не то чтобы мужчину когда-либо занимала драма (охота за редкими бабочками и соблазнение юных девиц – вот и все, что его интересовало в недавнем прошлом), однако и он частенько предавался общей забаве – от скуки, а порой из легкого любопытства. Исключительно по привычке, отлично зная, что все пелены отключились в ночь Падения, заодно с

электрической сетью и сервиторами, сын Марины, как обычно, пристроил вшитую микросхему на середине лба.

Мозг захлестнули живые картинки, голоса и телесные ощущения.

Ахилл стоит на коленях подле мертвой амазонки Пентесилеи. Небесная Дырка уже сомкнулась, и побережье моря Фетиды простирается на юг и восток без единого следа Илиона или планеты Земля. Военачальники, сражавшиеся на стороне быстроногого, успели покинуть Марс до того, как это случилось. Большой и Малый Аяксы бежали, а с ними Диомед, Идоменей, Стихий, Сфенел, Эвриал и Тевкр… Исчез даже многоумный Одиссей, сын Лаэрта. Некоторые ахейцы – Менипп, Эвхенор, Протесилай и его боевой товарищ Подаркес – остались недвижно лежать на камнях, среди поверженных и ограбленных амазонок. Ужас и всеобщее смятение, охватившее всех, когда портал задрожал и начал закрываться, обратили в бегство даже самых верных спутников Пелида – мирмидонцев, уверенных, что их герой и предводитель удирает заодно с ними.

И вот Ахиллес остался наедине с погибшей красавицей. Со стороны отвесных скал у подножия Олимпа налетает марсианский ветер, завывает в пустых доспехах, треплет окровавленные вымпелы на древках копий, которые пригвождают павших к алому грунту.

Быстроногий мужеубийца нежно кладет голову и плечи Пентесилеи себе на колено, заливаясь слезами при виде того, что сам сотворил. Раны в пронзенной груди уже не кровоточат. Пятью минутами раньше Ахилл торжествовал победу, восклицая над убитой царицей:

– Неразумная девчонка! Не знаю, что наобещал тебе старый Приам за победу, но только вот она, твоя награда! Дикие звери и птицы растерзают белую плоть!

И он рыдает еще сильнее, скорбя о собственных словах, не в силах отвести тоскующего взора от чистого лба и все еще розовых губ. Нарастающий ветер колышет золотые локоны амазонки; мужчина жадно смотрит, не дрогнут ли ее ресницы, не распахнутся ли сомкнувшиеся веки. Горькие слезы героя мешаются с пылью на девичьих щеках; ахеец отирает грязь краем своей одежды. Ресницы лежат, не дрогнув. Глаза не открываются. Брошенное в ярости копье пробило насквозь не только прекрасную всадницу, но и коня.

– А ведь ты должен был взять ее в жены, сын Пелея, но не убить.

Ахиллес поднимает затуманенный слезами взор; неподалеку, против солнца, вырисовывается знакомая фигура.

– О богиня Афина… – Мужеубийца всхлипывает, подавившись невольными словами.

Средь сонма олимпийцев нет у него злее врага, чем Паллада. Ведь это она заявилась к нему в стан восемь месяцев назад, убила дражайшего сердцу Патрокла, это ее быстроногий мечтал прикончить в то время, пока воевал с остальными богами, нанося им несметные раны… А теперь в душе не осталось ни капли ненависти, одна лишь неизбывная печаль

из-за смерти возлюбленной.

– Глазам своим не верю, – произносит бессмертная, возвышаясь над ним. На длинном золотом копье и латах сияет низкое предвечернее солнце. – Пролетело двадцать минут с тех пор, как ты желал – да нет же, рвался, – скормить это юное тело зверям и птицам. И вот – оплакиваешь.

– Я еще не любил ее, когда убивал, – с трудом признается грек, нежно стирая с лица Пентесилеи грязные полосы.

– Да ты вообще никогда не любил, – молвит богиня. – По крайней мере женщин.

– Но я делил свое ложе со многими, – возражает Ахилл, по-прежнему не в силах оторваться от милых черт. – Ради страсти к прекрасноланитной Брисеиде я даже повздорил с Агамемноном.

Афина смеется.

– Она же была наложницей, о сын Пелея! Как и прочие женщины, с которыми ты переспал, не исключая и той, что родила тебе Пирра, или Неоптолема, как однажды назовут его аргивяне. Все они были рабынями, рабынями твоего мужского эго. До нынешнего дня ты не знал настоящей любви, быстроногий.

Ахиллесу хочется встать и сразиться с бессмертной, которая стала ему заклятой противницей, когда убила дорогого душе Менетида, из-за которой он и повел ахейцев на битву с богами, – но чувствует, что не в силах выпустить из объятий мертвую амазонку. И пусть ее отточенное копье пролетело мимо цели: в сердце героя зияет неисцелимая рана. Еще ни разу, даже после гибели Патрокла, Пелид не терзался такой беспросветной тоской.

– Почему… сейчас-то? – сетует он, сотрясаясь от рыданий. – И почему… она?

– Всему виною проклятие, наложенное на тебя повелительницей похоти Афродитой, – говорит богиня и не торопясь обходит мужеубийцу, поверженного коня и царицу, так чтобы кратковечный мог взирать на нее, не оборачиваясь нарочно. – Это она со своим распутным братцем Аресом вечно противилась твоим желаниям, отнимала друзей, отравляла каждую радость. Это она прикончила Патрокла восемь месяцев назад и унесла бездыханное тело.

– Но… Я же был там… Я видел…

– Ты видел богиню любви в моем обличье, – перебивает Паллада. – Думаешь, мы не умеем перевоплощаться в кого захотим? Хочешь, я сейчас же приму вид Пентесилеи, и ты утолишь свою похоть не с мертвой, а с очень даже живой красавицей?

Ахиллес в изумлении разевает рот.

– Афродита… – произносит он минуту спустя, словно выплевывает ругательство. – Убью суку.

Афина тонко улыбается.

– Давно пора было совершить сей в высшей степени достойный поступок, о быстроногий Пелид. Позволь я дам тебе кое-что.

В ее ладони возникает маленький, украшенный драгоценными камнями клинок.

Бережно переложив любимую на правую руку, ахеец принимает подарок левой.

– Ну и что это?

– Кинжал.

– Сам вижу, что кинжал! – рычит Ахиллес, невзирая на бессмертный ранг собеседницы, третьерожденной среди богов, дщери верховного Зевса. – Клянусь Аидом, разве недостаточно мне собственного меча и большого ножа для разделки мяса? Забери свою игрушку обратно.

– Но этот клинок особый, – говорит Афина. – Им ты сможешь убить даже бога.