Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго
Шрифт:
Его упорное сопротивление тоже имело значение. В 1859 году Вторая империя объявила амнистию. Изгнанники ее приняли, Гюго отказался:
18 августа 1859 года он писал:
"Верный обязательству, данному своей совести, я до конца разделю изгнание, которому подверглась свобода. Когда возвратится свобода, вместе с ней вернусь и я".
Такое поведение раздражало писателей, ставших, как Сент-Бев и Мериме, сенаторами Империи; но оно вызывало тайный восторг французского народа. Имели значение и страстные попытки Гюго понять, каким же должен быть мир более совершенный, чем наш. Он знал по себе и по своим близким, что все мы - жалкие существа, истерзанные, ревнивые, несчастные, но он также знал, что этим жалким, бедным существам в минуты душевного подъема и восторга предстает смутное и возвышенное виденье, что они провидят зарю, уже брезжущую на горизонте. "Одиночество, -
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. ПЛОДЫ ИЗГНАНИЯ
1. "ОСТАНЕТСЯ ОДИН..."
Власть и богатство в вашей жизни часто
являются для вас препятствием... Отняв у
вас все, вам тем самым дали все.
Виктор Гюго
Есть в "Отверженных" превосходное рассуждение о "величественных эгоистах бесконечности", которые витают в небесах, а потому обособлены от человека и не понимают тех, кто придает значение человеческому страданию, когда можно лицезреть лазурь небес. "Это, - говорит Гюго, - целая группа мыслителей, одновременно малых и великих. Был среди них Гораций. Был и Гете..." Сам того не зная, иногда был им и Гюго. Хотя он, как никто другой, был поглощен проблемами человеческих страданий. Но жалость его являлась скорее абстрактной, чем братской, и милосердие его-не касалось его собственного дома. Увлеченный в течение 1860-1870 годов грандиозными творениями: поэмами, эпопеями, романами, очерками и работой над "Отверженными", являющимися сплавом всех этих жанров, - он находил в труде необычайное счастье, всю полноту жизни, силу переносить одиночество. Он чувствует, что "замкнутость сопутствует славе и популярности писателя при его жизни: в этом подобны друг другу два отшельника - Вольтер в Фернее, Гюго на Джерси..." [Эдмон и Жюль Гонкуры. Дневник]. Вольтер защищал Каласа; Гюго безуспешно пытался спасти Джона Брауна. Он больше не скучает по Парижу: "Что такое Париж? Мне он не нужен. Париж - это улица Риволи, а я ненавижу улицу Риволи". Даже лицом и осанкой он не похож теперь на горожанина, да еще жителя столичного города. После того как у него возникла и долго не прекращалась болезнь горла, которую он считал горловой чахоткой, он отрастил себе белую бороду. Гневное, напряженное выражение, обычное для его лица во времена "Возмездия", заметно смягчилось. Именно тогда он обрел облик того могучего, заросшего волосами пращура, который останется за ним в истории. Мягкая шляпа, расстегнутый воротник, куртка словно у старика рабочего. Он чувствует себя теперь независимым, могущественным, полным вдохновения.
Он в расцвете сил и не замечает, что его близкие задыхаются в атмосфере изгнания. Госпожа Гюго все дольше живет вдали от Гернси. Она не была счастлива и поэтому нуждалась в развлечениях и рада была выступать как представительница славы своего мужа - то во Франции, то в Англии. Изгнание мужа дает женщинам предвкушение спокойствия будущего вдовства. В Париже она вновь встречала своего дорогого, бесконечно преданного ей Огюста Вакери; она навещала своих родственников (Фуше и Асселинов) и иногда тайком поднималась по лестнице, ведущей в квартиру Сент-Бева на улице Монпарнас. Он очень постарел, болезнь мочевого пузыря не давала ему покоя, но он обладал кошачьей вкрадчивостью и умел вести занимательный разговор, в котором сочетались "изящество, насмешливость, ласковое мурлыканье, а иногда бархатная лапка выпускала острые когти и больно царапала". Манера чисто дамская. После разговоров властного повелителя Гернси это было просто отдохновением. В 1861 году Адель Гюго покинула "Отвиль-Хауз" на несколько месяцев, ее не было дома с марта по декабрь; в 1862 и в 1863 годах сроки ее отсутствия были почти такими же. Мать пыталась, по мере возможности, увозить с собой и детей, она робко защищала их от упреков "perissime", раздраженного этими отлучками, - он не мог понять, что если его жизнь содержательна и богата, то жизнь других пуста и бедна.
Госпоже Гюго - Виктора Гюго:
"В настоящее время мне крайне необходимо поехать в Париж: этого требует мой священный долг - забота о сестре... К тому же я буду рада, что на самый тяжелый месяц в году Адель переменит обстановку. Почему подобное решение тебя раздражает? Моя преданность
В действительности же и сама мать больше не понимала свою дочь. У бедняжки появились свои мании, раздражительность, угрюмость, зачастую она впадала в мрачную задумчивость. Лишь музыка могла развеять ее черные мысли.
Записная книжка Виктора Гюго, декабрь 1859 года:
"Адель сыграла мне сочиненный ею этюд, это прелестная вещица..."
Апрель 1861 года:
"Купил по случаю фортепьяно для занятий дочери, - 114 франков".
С тех пор как Адель встретилась на Джерси с лейтенантом Пинсоном (еще во времена увлечений "вертящимися столиками"), она вбила себе в голову, что выйдет замуж за этого молодого англичанина.
Претендентов на ее руку было много, но она всем отказывала. В декабре 1861 года она сообщила отцу о своей помолвке. Виктор Гюго, европеец по убеждениям, но по природе француз и патриот, не мог смириться с мыслью, что его дочь выйдет замуж за иностранца, и сначала возмущался. Жена дала ему понять, что доводить Адель до отчаяния очень опасно. На Рождество 1861 года Элберт Пинсон был приглашен в "Отвиль-Хауз". Что произошло между ним и молодой девушкой? Отпугнула ли она его своими странностями? Так или иначе - он ее покинул. Она не находила себе места от тоски и, вероятно, задумала поехать к нему и увлечь его вновь - братья застигли ее в тот момент, когда она тайком увязывала узлы с одеждой.
Восемнадцатого июля 1863 года, воспользовавшись отсутствием матери, она уехала в Англию. Из Саутгемптона она написала ошеломленному отцу, что отправляется на Мальту. Ей исполнилось тридцать три года, и она могла поступать, как ей заблагорассудится. Тем временем госпожа Гюго приятно проводила время в Париже. Она повела борьбу против избрания императора во Французскую Академию (его кандидатура была предложена придворной кликой) и с опрометчивой смелостью заявила, что ее муж "отдаст свой голос за посылку Луи-Наполеона и в Академию, и на каторгу". Она часто встречалась с Эмилем Дешаном, - поэт постарел, но остался румяным, свежим и по-прежнему любил говорить всем приятные слова.
"Мое сердце навсегда принадлежит, - писал он ей, - той благословенной поре, когда я восторженно аплодировал первым стихам нашего Великого Виктора и когда мы с Аглаей [Аглая Вьено, дочь нотариуса, на которой Эмиль Дешан женился в 1817 г., умерла в 1855 г. (прим.авт.)] познакомились с вами, юной и прелестной подругой его славы, и сразу же вас полюбили. Увы! До последнего дня, когда Бог взял к себе мою бедняжку Аглаю, мы не переставали говорить о всех вас и вспоминать мельчайшие подробности столь милых дружеских знакомств. В поисках утешения я посетил Вогезы, был на водах Контрексвиля, а в то время Антони получил сообщение о музыкальном сборнике, подготовляемом вашей дорогой и очаровательной Аделью, которая вспомнила меня, попросив написать слова к "Песне пахаря", приложив ноты своего "чудовища". По возвращении я принялся за работу, и в конце месяца Антони отправил на Гернси мой дар (не осмелюсь сказать - поэтический)".
Не получив ответа на посланные стихи, Эмиль Дешан встревожился, решил, что они потеряны, и предложил молодой музыкантше выслать копию. Госпожа Гюго обновила сшитый в Париже туалет - белое муслиновое платье, в котором, по ее словам, она казалась "совсем молоденькой". Шарль везде бывал с нею вместе, составляя ей компанию в "легкомысленных развлечениях". Вместе они совершили и паломничество на Королевскую площадь, чтобы взглянуть на аркады и высокие окна того дома, где их семья жила до изгнания.
Тем временем на Гернси Виктор Гюго создавал шедевр за шедевром, заканчивал постройку "Отвиль-Хауз" - совместно со столяром Може (который вырезал по его заказу надписи на двух колонках: "Laetitia - Tristitia" [Радость - Печаль (лат.)] и на входной двери: "Perge - Surge" [Вперед Воспрянем (лат.)]). По-прежнему он не оставлял своим вниманием служанок, которые спали рядом с его комнатой. ("Дано 20 франков Селине за то, что не кашляла прошлой ночью"): меблировал новый дом Жюльетты - "Отвиль-Феери" и мало думал о семейных делах. Однако исчезновение дочери Адели тревожило его.