Оливер Лавинг
Шрифт:
Однако Терренс не нажал на кнопку домофона, чтобы впустить его. Через пять минут парень в одних пижамных штанах вышел из помеченной граффити двери: разговор обещал быть коротким.
– Я в жутком положении, Терренс. Говорю правду. Знаешь, я видел твою банковскую выписку. Ты ее оставил на столе, прости, но я видел.
Терренс, как ни странно, лишь ухмыльнулся в ответ на это признание. Чарли чувствовал, как приятель тщательно запоминает детали, чтобы позже рассказать кому-нибудь эту смешную историю.
– И я не так уж много прошу, – добавил Чарли. – Скажем, тысяч пять, и я смогу закончить.
– Ага, – сказал Терренс. – Твоя книга.
– Выслушай меня. Я ведь даже не рассказывал тебе, над чем работаю. Ты никогда не спрашивал.
– Так расскажи.
Чарли сжал губы, опустил взгляд на тротуар и выдал неуклюжий вариант заготовленной для журналистов речи. Говоря о своем детстве, Чарли редко бывал честен, но теперь он рассказал о почти настоящих стихах Оливера, об историях, которые они сочиняли вместе, о том, каким Оливер стал сейчас, о его параличе и безнадежном диагнозе. Откашлявшись, Чарли добавил:
– Какое-то время я не знал, как жить дальше, но потом мне стал ясен ответ: я должен рассказать нашу историю.
Но речь получилась не такой, как Чарли планировал. Он чувствовал, как уголки глаз пронзают слезы. Как объяснить Терренсу, что эта воображаемая книга – единственное, что осталось у него от брата, и что даже она теперь с каждым днем все больше ускользает от него? Что у него по-прежнему нет нормального плана или логической схемы, только смутная мальчишеская надежда как-то отыскать на этих страницах переправу и вернуться к Оливеру. Что этот литературный спиритический сеанс имел полностью противоположный эффект – чем больше Чарли писал, тем больше отдалялся от Оливера.
Терренс глядел на Чарли озадаченно – а может, с жалостью.
– Так сколько страниц ты написал? – спросил он.
– Знаешь, я чувствую такую бешеную энергию. Как будто во мне что-то растет и рвется наружу. Вот честно, я все это из себя вытрясу за три месяца. Ну максимум четыре. Или пять – с редактурой.
Чарли опустил глаза и увидел, что сжимает запястье Терренса.
– Понятно. А может, шесть или семь, – сказал Терренс. – Или, вполне вероятно, никогда.
– Пожалуйста.
Терренс попытался высвободить руку, но Чарли крепко держал ее потной хваткой.
– Мне очень жаль, правда. – Терренс покровительственно покачал головой. – Но пора взглянуть правде в глаза, Чарли. Ты сам во всем этом виноват, и я не вижу, зачем мне участвовать в устроенной тобой катастрофе.
– Думаешь, что я всего этого хотел?
– Все эти истории, которые ты рассказываешь… Все они немного… бабах! – Свободной рукой Терренс сделал жест, изображающий взрыв. – Но я понимаю. С тобой случилась по-настоящему жуткая вещь, и теперь тебе кажется, что жуткие вещи будут происходить с тобой постоянно. Это, видимо, какая-то паранойя, посттравматическое расстройство, да? Вот сейчас ты выдумал гангстера, который переломает тебе ноги.
Чарли редко случалось проводить с каким-либо мужчиной достаточно времени, чтобы позволить тому собрать необходимую информацию для вынесения столь суровой оценки; и теперь
– Выдумал? – отозвался Чарли. – Хочешь познакомиться с Джимми Джордано – заходи ко мне.
– Никто тебя не тронет. – Терренс глубоко вдохнул. – Никто не захочет отправиться в тюрьму за каких-то пять тысяч долларов. Но я понимаю, тебе нужны страсти.
– Дело не только в арендной плате. Бедная Эдвина, ты не заметил? У нее проблема с дыханием. Вода в легких или что-то такое. А чтобы просто попасть к ветеринару, надо заплатить восемьдесят долларов.
– Бедный мопсик, – ответил Терренс. – Не повезло собачке с хозяином.
– Он умер, – сказал Чарли. – Мой брат умер. Вот чего я тебе не сказал.
– Что? Чарли… Когда?
– Сегодня. – Палец Чарли, судорожно дернувшись, коснулся подбородка. – Я только что узнал.
Терренс склонил голову набок, словно принюхиваясь к необычному запаху.
– Что ты такое говоришь…
Чарли не смог ответить. Возможно, ему просто требовалось услышать эти слова, чтобы подготовиться к ним в будущем, если это окажется правдой.
– Мне просто нужно было кому-нибудь рассказать, – сказал Чарли. – Тебе рассказать.
– Господи, Чарли… Боже мой. – Терренс оглянулся на дверь. – Послушай, может, мне стоит позвонить кому-нибудь? Может, поговоришь с родителями?
– Пожалуйста, – сказал Чарли. – Это всего лишь заём. Совсем не надолго.
Горячая рука Терренса легла на его плечо.
– Чарли… Надо позвонить кому-нибудь.
– Ладно, – сказал Чарли. – На самом деле он не умер.
– Что?!
– Но может, и умер. Я очень давно не решаюсь позвонить маме.
– Пошел ты в задницу, Чарли. Я серьезно. Пошел в задницу.
– Пожалуйста, – повторил Чарли. – Ты не представляешь, на что я способен.
– Это точно, – сказал Терренс, и брови его сдвинулись. – Определенно не представляю.
В унынии возвращаясь обратно в Бруклин, Чарли терзался мыслями о выкинутых на метро деньгах. Но на Четвертой авеню сырой, пахнущий халяльной пищей воздух Бруклина подбодрил его. В основном Нью-Йорк, который видел Чарли, был стерильным местом, сияющим царством сверхбогатых и сверхчестолюбивых, но все же в некоторых его уголках еще сохранялось особое шероховатое обаяние, которое Чарли ожидал здесь найти. На противоположной стороне улицы хасид орал на бригаду строителей; стайка ребят препубертатного возраста с грохотом катила по тротуару на самокатах; женщина с искусственным загаром сказала в телефон: «Дорогой, чтобы достать сладенькое, надо потрудиться». Проходя возле красного козырька с надписью: «Вклады, инвестиции, консультации иммигрантов, юридическая помощь, обналичивание чеков», Чарли закурил «Америкэн спирит» и приказал своим ногам не замедлять шага.