Оливия Киттеридж
Шрифт:
— Ох ты, моя детка-малолетка! — Джули выпрямилась на кровати. — Когда ты выберешься отсюда… — Она на миг замолчала. — Если тебе когда-нибудь удастся выбраться отсюда, ты обнаружишь, что не все люди живут вот так.
— Как — вот так? — спросила Винни, усаживаясь в ногах ее кровати. — Как это — не живут вот так?
Джули ей улыбнулась.
— Ну давай хотя бы начнем с туалетов, — сказала она, подняла вверх палец с розовым ногтем и легонько подула на него. — У людей имеются туалеты, Винни, знаешь ли, туалеты, где спускается вода. А продолжим мы стрельбой в людей. Большинство
— Это я и так знаю, — ответила Винни. — Мне вовсе не нужно уезжать отсюда, чтобы это знать. У нас тоже был бы такой туалет, только папа говорит, что канализационный колодец…
— Да знаю я, что говорит папа, — откликнулась Джули и осторожно завинтила крышечку на флаконе лака для ногтей, растопырив пальцы. — Это все из-за мамы. Она хочет оставаться в этом доме, потому что ее несчастный, утраченный-и-ныне-легендарный отец купил его, когда мама была беременна мной, а Тед не имел ни гроша за душой. А папа хоть завтра выехал бы из этого дома. Переехал бы в город.
— Не вижу ничего дурного в том, что мы живем здесь, — возразила Винни.
Джули улыбнулась:
— Мамочкина дочка.
— Ничего подобного.
— Ох, Винни, — вздохнула Джули. Но сейчас она, прищурившись, рассматривала свой мизинец, а потом снова отвинтила крышечку флакона с лаком. — Знаешь, что миссис Киттеридж сказала нам как-то на уроке? — спросила она.
Винни ждала.
— Я всегда вспоминаю, как она однажды сказала: «Не пугайтесь своей жажды. Если вы испугаетесь своей жажды, вы станете такими же простофилями, как все остальные». — Винни ждала, глядя, как Джули снова накладывает идеальный розовый лак на ноготь мизинца. — Никто тогда не понял, что она имела в виду, — призналась Джули, подняв вверх мизинец и разглядывая ноготь.
— Так что же она имела в виду? — спросила Винни.
— Так в том-то и дело. Сначала, мне кажется, почти все решили, что она имеет в виду воду или что-то вроде того. Ну, я хочу сказать, мы ведь были всего-навсего семиклашки — извини, Дудль, — однако со временем, мне думается, я стала лучше понимать ее слова.
— Она математику преподает, — объяснила Винни.
— Я это знаю, глупышка. Но она произносила такие необыкновенные вещи очень значительно, с силой. Отчасти поэтому ребята ее побаивались. Ты не должна ее бояться, если она все еще останется преподавать в будущем году.
— Да я уже… Я уже ее боюсь.
Джули искоса взглянула на сестру:
— У тебя под носом вещи пострашнее творятся, прямо тут, в этом доме.
Винни нахмурилась и ударила кулаком по подушке, лежавшей рядом с ней на кровати.
— Ну, Винни, иди ко мне! — позвала Джули, протянув к ней руки. Винни не двинулась с места. — Ох, бедненькая моя Винни-Дудль, — сказала Джули и подвинулась на кровати поближе к сидевшей в ногах сестре; она неловко обвила ее руками, оттопырив кисти, чтобы не смазать лак. Потом поцеловала Винни в висок и разжала руки.
Утром Анита появилась с опухшими глазами, будто долгий сон ее истощил. Но она отпила кофе из чашки и весело сказала:
— Уф! Ну и поспала же я!
— Я
Винни боялась, что по этому поводу может возникнуть ссора, но ссора не возникла.
— Ладно, — сказала Анита после минутного раздумья. — Хорошо, солнышко. Только не сиди без дела, не слоняйся по дому повесив нос, пока нас нет.
Джули нагромоздила грязную посуду в раковину и ответила:
— Обещаю.
В прихожей Джим сказал Винни:
— Винни-Дудль-букашка, обними папашку!
Однако Винни проскользнула мимо него, просто погладив его по протянутой к ней руке, и пошла к себе переодеться для церкви. Она сидела в церкви, а ее платье липло к скамье. Стоял жаркий летний день, все окна церкви были открыты, но не чувствовалось ни малейшего ветерка. В окно Винни увидела несколько темных облаков. Рядом с ней сидел Джим, и она слышала, как бурчит у него в животе. Он взглянул на дочь и подмигнул ей, но Винни снова стала смотреть в окно. Она думала о том, что проскользнула мимо отца, когда он попросил ее обнять его. Что не раз видела, как мама поступала с ним точно так же, только иногда Анита гладила его по плечу и чмокала воздух у его щеки. Наверно, Джули права — она действительно мамочкина дочка, и вполне возможно, она, Винни, окажется похожей на Аниту, на ту, что с улыбкой может проскользнуть мимо человека; вполне возможно, она вырастет и станет стрелять в людей из ружья на въездной аллее.
Винни устало поднялась со скамьи — петь псалом. Мама протянула руку и расправила сзади складку на платье дочери.
У себя на подушке Винни обнаружила сложенную записку: «ПОЖАЛУЙСТА, убеди их, что я пошла прогуляться. Я иду к магазину Муди — хочу успеть на автобус. От этого зависит вся моя жизнь. Я люблю тебя, Дудль, правда».
В плечах, в руках, в пальцах Винни вдруг ощутила горячие покалывания, кололо даже подбородок и нос.
— Виннифрид, — услышала она голос матери, — иди-ка почисть картошку, будь добра!
Автобус в Бостон останавливается у магазина Муди в одиннадцать тридцать; Джули должна быть еще там — наверно, старается не попадаться никому на глаза, может, сидит на траве за магазином. Они могут поехать на машине и ее забрать. Она станет плакать, будет страшная ссора, кому-то придется дать ей таблетку, но они все еще могли бы успеть это сделать. Она пока еще здесь.
— Виннифрид! — снова позвала Анита.
Винни сняла воскресное платье, развязала «конский хвост», чтобы волосы падали ей на лицо.
— Ты в порядке? — спросила мама.
— У меня голова болит.
Винни нагнулась и достала несколько картофелин из коробки в нижнем ящике буфета.
— Просто твой желудок требует кормежки, — сказала мама. — А где твоя сестра? Я-то надеялась, что она займется картошкой. — Анита уложила воскресный стейк на бройлерную сковородку.
Винни вымыла картошку и принялась ее чистить. Наполнила водой кастрюлю и стала резать картофелины; они шлепались в воду. Вини посмотрела на часы над плитой.