Оливия Кроу и Кровавый Принц

Сорокина Дарья

Женщина всегда улыбалась. Даже когда на её милом лице появлялся очередной внушительный синяк. Это было жутко. Лучше бы она плакала. Эта улыбка пугала, и не зря.

Милой Фланни было суждено удивить всех вокруг.

— Испытаем силу твоей веры, выродок.

С этими словами опекун нарочито громко хлопнул книгой с Писанием и скрылся в доме. Свет, согревавший спину, исчез, сначала сузившись до тонкой полоски на чёрном земляном полу, а зачем нырнул в тепло вслед за мужчиной.

В тот раз мальчик заболел. Тяжело и стремительно. Он до потери сознания кашлял и захлёбывался

чем-то, раздирающим горло и лёгкие, и лишь какая-то чудовищная тяга к жизни заставляла вновь и вновь выныривать из спасительного забытья. Но это была не вера в Императора, а нечто иное. Желание выжить назло, выжить вопреки, выжить, чтобы потом защищать таких же несчастных, как он сам.

— Это пневмония, Карстен. Ему нужны антибиотики, иначе он не доживёт до вечера, — вкрадчиво повторяла Фланни.

Её рука приятно холодила лоб мальчишки, и будь у него хоть немного сил, потёрся бы об неё, как щенок.

— У тебя диплом доктора?

— Нет.

Голос женщины стал бесцветным. Она знала, что последует за этим вопросом.

— Тогда как ты можешь ставить подобные диагнозы? Или в борделях обучали грамоте? Такие, как ты, умеют только сифилис с гонореей определять, шлюха! — последнее слово Карстен сопроводил пощёчиной.

— Да, мой супруг, я не могу этого знать, — послушно заговорила жена. — Вызовем доктора?

Мальчик не видел лица Фланни. Перед глазами растекались радужные круги, но он знал, женщина улыбается этой самой жуткой улыбкой, и ему впервые стало страшно не за себя, а за опекуна.

Они больше не спорили. Затушили чадящую лампу на прикроватном столике и радужные блики исчезли.

Снова бессвязные картинки в голове и гулкое эхо:

— Именем Императора!

Пятилетний мальчик не знал, что имя может быть таким сильным. Даже императорское. Но оно взяло и в одночасье выбило ударом окованного сапога дверь и забрало всех: маму, папу, старшего брата. В тот день звучало много разных слов, среди которых отчётливо выделялись «измена», «Император», «имя»…

А как, вообще, зовут Императора? Что это за имя такое? Раньше ребёнок наивно полагал, имя — это ласковый шёпот мамы. Имя — это озорство в устах брата, зовущего поиграть. Именем подписывал важные бумаги отец в их маленькой судоходной компании. Но потом имя отняли у ребёнка вместе с семьёй, и подарили кое-что взамен — веру в то, что некоторые имена сильнее других. Некоторые имена калечат и убивают.

— Лис, — ласково позвала Фланни, отгоняя людей в униформе, окруживших кричащего ребёнка. — Я боялась, что опоздала…

— Заткните его кто-нибудь. Раздражает.

— Ты как лисёнок. Маленький и дрожишь.

— Не понимаю, зачем оставлять его в живых? С гнилого дерева — гнилое семя\

Фланни махнула рукой, и холодное дуло револьвера, направленное прямо между серых заплаканных глаз, растворилось и исчезло.

— Я как-то прикармливала одного лисёнка. Он повадился копошиться в мусорных баках зимой и однажды застрял, представляешь? Прямо в топке. Или посадил его кто туда. Не знаю. Когда вытащила бедняжку, он весь был в саже. Я отмыла и подлечила его, но всё равно называла серым лисом.

Тычок

в рёбра. Колени больно стукнулись о мостовую.

Фланни погладила ушибленный бок, ноющий фантомной болью, и всё тут же прошло.

Он вырос, стал сильным и смелым, вернулся в лес и обрёл свободу, — женщина с тоской вздохнула, а затем что-то зазвенело и откололось.

— Будет чуточку больно, но ты не шуми, иначе Карстен услышит. Он считает, лишь вера в Императора сможет исцелить твой недуг, — в голосе Фланни звучали опасные ехидные нотки, за которые можно было самой очутиться на морозе без одежды. — Только не кричи, милый. Как не кричал Серый Лис, когда его лапы прикипали к горячей печной заслонке.

Сгиба локтя нежно коснулась смоченная в спирте ватка, а затем тонкая игла нырнула под кожу.

— Не сдавайся, Серый Лис. Выберись из печки.

* * *

— Ну, господин Фланнаган? — губы женщины приподнялись, обнажая звериный оскал. — Что вы скажете на это?

На стол легли свидетельства смерти и газетная вырезка о страшном пожаре, едва не унесшем жизни целого квартала. Лишь благодаря вовремя разбудившему жителей неизвестному мальчишке удалось не дать огню захватить соседние дома.

— Что скажу? — прочистил горло Серый Лис, переворачивая бумаги к себе. — Вполне очевидно, что эти вырезки, госпожа Агата, очень старые. История, изложенная на них, никак не связана ни с вашим обвинением, ни с Императором, ни с культом.

Ищейка улыбнулась.

— Тогда, может, расскажите, где были вы в ночь пожара?

* * *

— Нравится? — Фланни положила ему на кровать самодельную игрушку с двумя колёсами.

— Нравится, — бледные пальцы вцепились в неуклюже собранный пароцикл.

— Повторим, что выучили?

— Во снах моих бродил я долго по раскалённой пустыне, пока не увидел мужчину в блестящих одеждах. Упал я перед Ним на колени и попросил воды.

— А он?

— Он махнул рукой, и небо, не знавшее дождя уже несколько сезонов, разразилось ливнем, превратившим пустыню в цветущий сад.

— Как звали того мужчину, Алистер?

Фланни придирчиво разглядывала сгибы локтей ребёнка. Тонкая работа. Карстен в жизни не догадается. Пусть и дальше считает её тупой шлюхой, но в чем-то он прав: в болезнях она разбиралась хорошо, и уколы ставила коллегам по цеху самые профессиональные.

— Он есть сущее! Он есть всё!

— Имя!

— Он отринул имя. Имя есть проклятье смертных. Имя пишут на надгробьях людей, а Он не человек, Он есть Император, — с неподдельным благоговением выдохнул мальчик.

— Умничка! Хочешь булочку с корицей? — пухлые губки сложились в милую улыбку.

— Хочу!.. Мама.

Двое ловко играли по правилам. Ходили по струнке и прикрывали друг дружку в мелочах. Алистер истово учил историю, занимался с опекуном и нараспев читал молитвы во здравие Императора. Худое лицо Карстена, казалось неспособное на человеческие эмоции, в такие моменты преображалось. Мужчина свято верил, что наставил заблудшую душу на путь истинный и даже несколько раз брал с собой в город и разрешал приложиться к образу Вседержителя в храме.