Оливковый цикл
Шрифт:
– Какого хрена ждать?! – снова возмутился я. – Спать хочется.
– Пей-пей, – посоветовал Мартин. – До утра тут будем торчать. Такое уже было в прошлом году. Тоже осенью.
Он ругнулся. Демис не понял. Из русской лексики Мартин лучше всего знал мат, а Демис как раз мата и не знал, поэтому, слушая нас, образовывал собственные ругательства: «недоконченный», «ни блина себе», «для фига это надо?». Чистым каким-то парнем был этот Демис, раздражающе неиспорченным. Семья его рванула из СССР сразу после перестройки.
–
Отец работал автослесарем. И черед пятнадцать лет они выкарабкались. Взяли в кредит двухэтажный дом, выучили и женили старшего сына на местной, и на их попечении остался один Демис – тоже с неплохими шансами стать адвокатом на новой родине, забыть грузинский и никогда не узнать русского. Мы его портили, как могли. Учили материться, курить и прогуливать занятия. В отличие от него, мы с Мартином были случайными людьми, транзитными студентами, и не собирались приносить пользу чужой стране. Мы пытались поймать кайф от каждой минуты заграничной жизни. Мы презирали любые формы контроля. Мы нашли друг друга и подходящую компанию – беззаботную, вечно нетрезвую, отвязную до абсурда.
Теперь, стоя перед стенами общаги в бездействии, мы оба изнывали от скуки.
– Позвони кому-то! – придумал я. – У нас тут катастрофа, а они спят.
– Не могут спать, – встрял Демис. – Когда трясет, во всех домах эвакуруются.
– Звони и узнай, куда они «эвакуровались». Если к Янке – и мы туда!
– Блин, телефон там остался, – Мартин вскинул голову, глядя на темные окна седьмого этажа.
– А у кого есть?
Стали искать. Поблизости ни у кого не было.
– Чертова скукотища! Пойдем обратно! – предложил я.
– А эти козлы? – Мартин оглянулся на охранников.
– Ни хрена они нам не сделают!
– Они же берегут нас, – снова влез местный мальчик.
Но мы уже нашли развлечение. Поднялись с тротуара, забрали пиво и направились к входной двери.
– Эээээ, куда? – охранник преградил нам дорогу.
– Отвали по-братски! – сказал ему Мартин.
Я перевел. Охрана махнула рукой. Конфликт им был не нужен. Мы победили. Толпа взирала пораженно. Девчонки крутили пальцами у виска. Хаааах! Это было здорово!
Мы вошли в пустое здание общежития, прошли через длинный холл в нашу с Демисом комнату, сели на кровати, допили пиво.
Изнутри подвиг уже не казался подвигом. Я избегал смотреть на Мартина.
– Позвонить Зурику? – он заметил на столе мой телефон.
– Зачем теперь звонить? Шоу закончилось.
Землетрясения как и не было. Мы долго сидели молча, ожидая новых толчков,
Демис вернулся только утром, злой, дрожащий от рассветного холода.
– Правильно вы сделали, что ушли. А нам только сейчас разрешили.
– Примерзли, лопухи? – бросил я.
– А чего он к себе не пошел? – Демис уставился на спящего Мартина. – Мне кажется, у него носки грязные. А он на моей кровати лег.
– Отвали по-братски, идиот!
– Да-да, это по-братски, я понял, – кивнул Демис и стал собираться на занятия.
Выйдя из автобуса, я поплелся к киоску за сигаретами. Занятия закончились, возвращаться в общагу не хотелось. Между автобусной остановкой и студенческим общежитием был расположен небольшой парк – без деревьев, но с клумбами и скамейками. Я сел на скамейку и закурил. Снова подъехал двадцать четвертый автобус, вышли знакомые студентки философского факультета и помахали мне рукой.
– Не идешь?
– Общага для сна, – сказал я.
Альтернатива тоже была не ахти. Солнце палило не по-осеннему, не хотелось ни есть, ни курить. Я позвонил Димке, с которым делил комнату, но тот сбросил вызов.
В этом парке меня всегда охватывало непонятное, зыбкое ощущение, похожее на беспричинное волнение. Узкие парковые дорожки были вымощены осколками с датами и фамилиями умерших – так местные власти экономно использовали надгробные плиты и памятники старых кладбищ. Под моим ботинком была надпись «1829 -… Элени Ксе…», чуть дальше «…934. …араянис».
Какой-то старик, проходя мимо меня, спросил который час.
– Три, – ответил я, поглядев на часы.
И я ошибся! Я смог ошибиться даже в предложении из одного слова! Исправляться было поздно: дед взглянул на меня, как на врага нации.
Иностранный язык давался мне нелегко, может, потому что я совершенно лишен музыкального слуха и подражательного таланта. К тому же у меня был обычный комплекс иностранца, изучавшего чужой язык по учебнику в замкнутом кругу соотечественников – говорить без ошибок я не умел, а с ошибками – стеснялся.
Мне сложно было понять, что одни числительные изменяются по родам, а другие – нет. «Три» изменялось, и нужно было сказать в женском роде, потому что слово «час» было женского рода, а я сказал в среднем, неопределенно.
– Откуда ты? – спросил старик, сразу угадав во мне чужака.
– С севера, – отмахнулся я.
Дедок был невысокого роста, худощавым, с костлявыми локтями, торчащими из коротких рукавов, седыми редкими волосами и красноватой кожей лица. Он тоже не был похож на южанина, но гневный взгляд в мою сторону («понаехали тут!») выдал местного.