Омерта
Шрифт:
Николь нахмурилась.
— Папа, я не хочу сказать, что о жертвах надо забыть. Но, отняв у преступника жизнь, мы не оживим его жертву. И чем дольше мы будем потакать убийствам, при любых обстоятельствах, тем дольше люди будут убивать.
Дон отпил вина, посмотрел на двух сыновей и Асторре.
— Предлагаю вернуться на грешную землю. — Он повернулся и заговорил с редкой для него страстностью:
— Ты говоришь, что человеческая жизнь священна? На основании каких улик? Где прецеденты? В войнах, унесших жизни миллионов, повинны все государства и религии. В любой исторический период врагов истребляли тысячами, в политическом противостоянии или при столкновении экономических интересов. А сколь часто возможность заработать деньги ставилась выше святости человеческой жизни? И ты сама предаешь забвению человеческую жизнь, когда стремишься снять своего клиента с крючка.
Темные глаза Николь сверкнули.
— Я не предаю ее забвению. Я не прощаю ему смерть. Я думаю, это варварство. Я лишь стараюсь предотвратить новые смерти.
Теперь дон заговорил спокойнее, но очень искренне:
— А главное, что жертва, дорогой тебе человек, лежит в земле. Он изгнан из этого мира. Мы никогда не увидим его лицо, не услышим голос, не прикоснемся к его коже. Он — во тьме, потерянный для нас и для всех.
Все, затаив дыхание, ждали, пока дон сделает еще глоток вина.
— А теперь, дорогая Николь, послушай меня.
Твой клиент, убийца, приговаривается к пожизненному заключению. Он останется за решеткой до конца своих дней. Твои слова. Но каждое утро он будет видеть восход солнца, есть, слушать музыку, кровь будет бежать в его венах, он будет интересоваться происходящим в мире. Его близкие по-прежнему смогут обнять его. Как я понимаю, он сможет даже читать книги, обретать знания, его научат мастерить столы и стулья. Короче, он будет жить. И это несправедливо.
Но Николь дону убедить не удалось, она твердо стояла на своем.
— Папа, чтобы приручить дикое животное, ему Не дают есть сырое мясо. Не дают, потому что, получив один кусок, оно будет ждать второго. Чем больше мы убиваем, тем легче дается нам каждое новое убийство. Неужели ты этого не видишь? — Дон не ответил, поэтому Николь продолжила:
— И как ты можешь решать, что справедливо, а что — нет? Где ты проводишь эту черту? — Вроде бы она оспаривала его точку зрения, но на самом деле молила избавить ее от сомнений, которые все эти годы не давали ей покоя, просила хоть немного приоткрыть завесу над его истинной жизнью.
Все ожидали от дона вспышки ярости, но он неожиданно улыбнулся.
— Я, конечно, не лишен слабостей, но никогда не дозволяю ребенку судить его или ее родителей.
Тут от детей прока нет, и живут они лишь благодаря нашему терпению. И я считаю, что как отца упрекнуть меня не в чем. Я воспитал троих детей, которые ныне — столпы общества, талантливые, добропорядочные, добившиеся немалых успехов.
И не такие уж беззащитные перед ударами судьбы. Можете вы меня в чем-нибудь упрекнуть?
Погасла и ярость Николь.
— Нет, — ответила она. — Как к отцу к тебе нет никаких претензий. Но ты кое-что оставляешь за кадром. Вешают тех, у кого нет за душой ни гроша. Богатым обычно удается избежать смертной казни.
Дон пристально посмотрел на Николь.
— Тогда почему ты не стремишься так изменить закон, чтобы богатых вешали наравне с бедными? Это куда как более разумно.
— Тогда нас останется очень мало, — с улыбкой пробурчал Асторре. И окончательно снял напряжение.
— Милосердие — величайшая добродетель человечества, — добавила Николь. — Просвещенное общество не казнит человеческое существо и воздерживается от наказания, насколько это дозволяют здравый смысл и чувство справедливости.
Вот тут дон вышел из себя.
— Откуда у тебя взялись такие идеи? Они не просто трусливы и потакают человеческим слабостям, они кощунственны. Кто может сравниться в безжалостности с богом? Он не прощает, он не освобождает от наказания. По его указу созданы рай и ад. Он не избавляет мир от горя и печалей. Проявлять милосердие — это его прерогатива. Так почему ты присваиваешь себе это божественное право? Это гордыня. Или ты думаешь, что сможешь создать лучший мир, потому что ты такая святая? Помни, святые могут только шептать молитвы на ухо богу, и такая возможность появляется у них лишь после мученического конца. Нет. Наш долг — разбираться с себе подобными. И с совершенными ими преступлениями. Мы сами вручаем наш мир дьяволу.
Николь аж задохнулась от злости, Валерий и Маркантонио улыбнулись. Асторре наклонил голову, словно в молитве.
Наконец к Николь вернулся дар речи.
— Папа, для моралиста ты слишком жесток.
И уж, конечно, не пример для подражания.
За столом воцарилось долгое молчание. Все раздумывали над своими достаточно сложными отношениями с доном. Николь никогда не верила историям, которые про него рассказывали, но боялась, что они окажутся правдой. Маркантонио вспомнил, как один из коллег застенчиво спросил его: „А как твой отец относился к тебе и другим детям?“
И Маркантонио, обдумав вопрос, зная, что коллега намекает на репутацию его отца, ответил очень даже серьезно: „Мой отец всегда был с нами предельно вежлив“.
Валерий думал о том, сколь похож его отец на генералов, под началом которых он служил. Эти люди не терзались сомнениями насчет моральных принципов, а просто выполняли порученное им дело. И намеченные ими удары всегда достигали цели.
Асторре и здесь находился в особом положении. Он был единственным, кто знал, что репутация дона полностью соответствует действительности. Он помнил их разговор три года тому назад, когда он вернулся из ссылки. И получил от дона очень конкретные инструкции.
Дон сказал ему: „В моем возрасте человек может умереть, защемив палец дверью, или от черной родинки на спине, или от аритмии сердца.
Странно, но люди так редко задумываются о том, что они смертны. Чтобы умереть, совсем не обязательно иметь врагов. Но человек все равно должен заглядывать в будущее, планировать его. После моей смерти мои банки отойдут тебе. Ты будешь контролировать их и делиться прибылью с моими детьми. Учти, что есть группы заинтересованных лиц, которые хотят выкупить мои банки, одну из них возглавляет генеральный консул Перу. Федеральные ведомства продолжают расследовать мою деятельность на основе закона РИКО, чтобы наложить лапу на мои банки. Пусть расследуют.