Ому
Шрифт:
В следующей главе я вкратце расскажу обо всем этом.
Глава 2
Некоторые сведения о судне
Прежде всего я должен описать самую «Джулию» или «Джульеточку», как фамильярно называли ее моряки.
Это был маленький барк прекрасных пропорций, водоизмещением немногим больше двухсот тонн, построенный янки, и очень старый. Во время войны 1812 года приспособленный для каперства, он покинул один из портов Новой Англии и был захвачен в море английским крейсером; переменив затем множество назначений, «Джулия» под конец стала правительственным пакетботом и плавала в омывающих Австралию водах. Предназначенная, однако, на слом, она года два назад была куплена на аукционе одной сиднейской фирмой,
Несмотря на ремонт, «Джулия» находилась в жалком состоянии. Мачты, по слухам, все были ненадежны, стоячий такелаж сильно износился, а местами даже фальшборт совершенно сгнил. Однако корпус судна почти не протекал, и достаточно было несколько больше обычного поработать помпой по утрам, чтобы вода в трюме не скапливалась.
Но все это ничуть не отражалось на ходе; в этом отношении отважная «Джульеточка», толстушка «Джульеточка», оказалась настоящей чародейкой. Дул ли сильный ветер или слабый, она всегда была готова им воспользоваться, и когда летела вперед и рассекала носом волны, то вставая на дыбы, то проваливаясь, вы и думать забывали о ее залатанных парусах и изъеденном червями корпусе. Как это шустрое суденышко летело по ветру! То и дело заваливаясь на борт, конечно, но как весело и игриво. Когда оно шло против ветра, никакой шквал не мог его опрокинуть; с устремленными вверх мачтами, оно смотрело прямо в лицо ветру и шло все вперед.
Но в общем на «Джульеточку» не следовало полагаться. Достаточно быстрая и игривая, она именно поэтому не заслуживала доверия. Кто знает, быть может, подобно иному еще бойкому старичку, который вдруг сразу дряхлеет и впадает в немощь, она могла в одну прекрасную ночь дать сильную течь и похоронить нас всех на дне морском. Впрочем, «Джульеточка» не сыграла с нами такой безобразной шутки, и, значит, я был неправ в своих подозрениях.
Наше судно не имело определенного назначения. Согласно его документам, оно могло идти куда угодно — заниматься ловлей китов, тюленей или еще чем-нибудь. В основном, впрочем, рассчитывали на промысел кашалотов, хотя до настоящего времени их было убито и принято на борт всего два.
В тот день, когда «Джулия» покинула Сиднейский рейд, ее команда состояла из тридцати двух человек. Теперь насчитывалось около двадцати; остальные сбежали. Даже три младших помощника, командиры китобойных шлюпок, исчезли; а из четырех гарпунщиков остался лишь один, новозеландец, или «маори», как чаще называют его земляков в Тихом океане. Но это еще не все. Больше половины оставшихся матросов в той или иной степени страдало от последствий длительного пребывания в славящемся своим распутством порту; иные из них совершенно не могли исполнять свои обязанности, у нескольких человек болезнь приняла опасный характер, а остальные кое-как выстаивали вахту, хотя пользы от них было мало.
Капитан, типичный молодой горожанин, несколько лет назад эмигрировал в Австралию и по какой-то протекции стал капитаном судна, хотя абсолютно ничего не смыслил в этом деле. По всем своим склонностям он был сухопутным человеком, и хотя имел образование, подходил для морской службы не больше, чем парикмахер. Поэтому все над ним издевались. Матросы называли его «кают-юнгой», «чернильной душой» и еще полудюжиной других презрительных кличек. Моряки поистине не стеснялись и не делали секрета из того, каким посмешищем его считали; что касается самого хрупкого джентльмена, он все это прекрасно знал и держался с подобающей скромностью. Стараясь как можно реже вступать в сношения с командой, он предоставил распоряжаться старшему помощнику, который, по мере того как развертывались события, вел себя все более самостоятельно.
Все же, несмотря на кажущееся самоустранение, молчаливый капитан не так уж мало вмешивался в дела, как думали матросы. Коротко говоря, вопреки своей глуповатой наружности, он обладал чем-то вроде тихого, робкого коварства, которого никто в нем не заподозрил бы и которое именно поэтому было особенно действенным. Прямолинейный старший помощник, всегда считавший, что он поступает как ему хочется, нередко бывал орудием в руках капитана; никому и в голову не приходило, что кое-какие неприятные меры, несмотря на всеобщее ворчание, проводившиеся помощником, исходили от маленького щеголя в нанковой куртке и белых парусиновых туфлях. Впрочем, по крайней мере всем так казалось, старший помощник всегда поступал по-своему, и в большинстве случаев это действительно так и было; и никто не сомневался, что капитан перед ним трепещет.
Если иметь в виду личную храбрость, искусство кораблевождения и врожденную способность подавлять все проявления мятежного духа, то на свете не существовало более подходящего для своей профессии человека, чем Джон Джермин. Он поистине мог считаться образцовым представителем породы энергичных низкорослых коренастых людей. Серо-стальные волосы завивались колечками на его шарообразной голове. Лицо с резкими чертами было сильно изрыто оспой. Слегка косивший глаз придавал ему выражение свирепости, нос залихватски изогнулся на сторону, а большой рот и крупные белые зубы, когда Джермин смеялся, в точности напоминали акульи. Одним словом, никто, присмотревшись к старшему помощнику, никогда не вздумал бы исправить форму его носа, хотя тому и недоставало симметрии. Впрочем, несмотря на драчливую внешность, сердце у Джермина было большое и душа широкая; это заметно было с первого взгляда.
Таков был наш старший помощник; но он обладал одним недостатком: питал отвращение ко всяким слабым настойкам и являлся мужественным приверженцем крепких напитков. В той или иной степени он всегда находился под их действием. По совести говоря, я думаю, что такому человеку умеренное употребление спирта приносило пользу; он придавал блеск глазам, сметал паутину с мозгов, регулировал пульс. Хуже то, что иногда Джермин выпивал слишком много, и редко можно было встретить парня более буйного во хмелю. Он всегда лез в драку; но даже те, кого он лупил, любили его, как брата: он сбивал человека с ног с таким подкупающим добродушием, что никто не мог затаить против него злобу. Но хватит об отважном маленьком Джермине.
По закону все английские китобойные суда обязаны иметь врача, который, конечно, считается джентльменом, живет в каюте и призван выполнять лишь свои профессиональные обязанности; впрочем, иногда он пьет «флип» [9]и играет в карты с капитаном. На борту «Джулии» тоже находился один такой тип, но… — странное явление — он жил в кубрике с матросами. Вот как это получилось.
В начале плавания доктор и капитан жили вместе и ладили между собой как нельзя лучше. Не говоря уже о множестве кружек, выпитых ими за столиком в каюте, оба они прочли порядочно книг, а один из них совершил немало путешествий; поэтому темы их бесед никогда не истощались. Но однажды они заспорили о политике; доктор, придя в ярость, для вящего убеждения пустил в ход кулаки и поверг капитана на пол, тем самым заставив его умолкнуть. Это было большой дерзостью, и доктора на десять суток засадили в его служебную каюту на хлеб и воду, предоставив поразмыслить на досуге о том, сколь недопустимо поддаваться страстям. Мучительно переживая нанесенное ему бесчестье, он вскоре после освобождения попытался тайком сбежать с судна на один из островов, но был с позором водворен обратно и снова посажен под замок. После того как его вторично освободили, он поклялся, что больше не будет жить с капитаном, и, захватив все свое имущество, переселился на бак к матросам, которые его приняли с распростертыми объятиями, как славного малого и незаслуженно оскорбленного человека.
Я должен сообщить о докторе еще некоторые подробности, ибо он играет видную роль в моем повествовании. Ранние годы его жизни, как у многих других героев, окутаны глубочайшим мраком; иногда, впрочем, он бросал намеки о родовом поместье, о дяде-богаче и о несчастном стечении обстоятельств, заставивших его пуститься бродить по свету. Твердо известно было лишь следующее. Он уехал в Сидней младшим врачом эмигрантского судна. По прибытии туда он отправился в глубь страны и после нескольких месяцев скитаний вернулся в Сидней без гроша и поступил врачом на «Джулию».