Омут памяти
Шрифт:
В гражданскую войну отец мой служил в Красной армии, в коннице. Надо же так случиться, что его тогдашний командир взвода Новиков стал военкомом в нашем Ярославском районе. Часто заезжал к нам на огонек, по рюмочке с отцом выпить да вспомнить былые походы. У нас, мальчишек, осталась о нем очень хорошая память. Объезжая деревни верхом на лошади, он часто с нами разговаривал, заставлял колхозных начальников создавать подростковые пожарные команды, чтобы нас, мальчишек, занять каким-то делом.
Однажды он постучав в наше окошко кнутовищем, мама была дома. Сказал ей:
— Агафья, передай хозяину, что завтра будет совещание в Ярославле. Пусть едет немедленно.
Как только
Что он сказал матери, не знаю. Ночью к нам постучали. Я спал. Сквозь сон что-то слышал, какие-то разговоры, мама утром сказала: отца спрашивали. На вторую ночь тоже пришли. То же самое. Потом все закончилось. Никто больше не приходил. А через пару дней снова приехал Новиков, стучит в окошко:
— Агаша, где хозяин-то?
— Ты же сам сказал, что в Ярославле на совещании.
— Так оно уже закончилось.
И уехал.
Мать тут же позвала меня и велела бежать в деревню Кондратово, там жила моя тетка с мужем — Егорычевы. Я, конечно, побежал с удовольствием, в этой деревне жили мои двоюродные братья.
На реке перевозчик — маленький, горбатый человек. Заплатил копейку за перевоз и побежал к папе. Вот, мол, так и так. Он немедленно собрался, и мы пошли домой. А вот в соседней деревне Василево арестовали бригадира колхоза Бутырина. Он пропал. По деревням пошел разговор, что арестован за то, что обесценил трудодни, построив силосную башню — первую в районе.
Через три дня после выпускного вечера грянула война. Мои друзья стали подавать заявления в военные училища. Я тоже. В Высшее военно-морское училище имени Фрунзе. Но когда меня вызвали на экзамены, я не поехал. Без всякой похвальбы говорю, да и хвастаться тут нечем, мне по-мальчишески хотелось на фронт, хотя не было еще и восемнадцати. Миша Казанцев, мой приятель, поехал в это училище и окончил его уже к концу войны, стал штурманом, а затем командиром подводной лодки. Будучи потом в Приморье, я побывал на его лодке. Ощущение было жуткое: как будто железное чудовище проглотило людей и медленно, с хрустом пережевывает и переваривает их в своем чреве.
Меня призвали 6 августа 1941 года. Взяли первым в классе. Собрались друзья, только ребята. Гриша Холопов играл на баяне. Мы пели песни. Гимном прощания была песня: «В далекий край товарищ улетает, за ним родные ветры полетят. Любимый город в синей дымке тает — знакомый дом, зеленый сад да нежный взгляд». Никакого бурного веселья, грустили. Уговаривали себя, что все будет в порядке, быстренько набьем морду фрицу — и домой. Все ждали повесток и гадали, кого и куда пошлют. Мама приносила нам закуску — картошку с огурцами и капустой да еще чего-то. Мы пели, а мама уходила на кухню и плакала.
На другой день папа с мамой поехали меня провожать. Сбор в Ярославле, в клубе «Гигант». Лето. Тепло. Еще свободно продавали фрукты и вино. Папа купил бутылку вина. Мама снова плакала. Отец был сдержан и печален. Говорил мало. Через две недели его тоже забрали в армию. Он вернулся домой только осенью 1945 года.
Наутро все мы, новобранцы, пошли на станцию Всполье, на тротуарах люди, машут. руками, кто-то плачет. Поехали на восток. Довезли нас до станции Пермь. Сутки жили в школе, спали на полу. А на другие сутки отправлялись пешком в лагерь Бершеть, в 30-й запасной артиллерийский полк. Гаубицы на конной тяге, за каждым из нас закрепили по лошади, ее надо было каждое утро чистить, потом выгуливать. Учили нас верховой езде. Мне было легче других, все мое детство и юность связаны с лошадьми. Я умел ездить верхом, запрягать, любил купать лошадей — эта обязанность лежала на мне.
В лагере Бершеть мы пробыли месяца три. Ходили еще в домашней одежде, она разлезлась, порвалась. Наступила холодная осень, мы нещадно мерзли. Помню бурное комсомольское собрание, собрал его представитель штаба округа. Практически все были комсомольцами, причем уровень образования для того времени был высоким, все с десятилеткой, много студентов московских вузов, потом их отозвали обратно, поскольку они учились на факультетах, связанных с оборонной промышленностью. Копали какие-то канавы, потом оказалось, что строили канализацию для командира полка. Все, чем мы занимались, и вскрылось на собрании.
Ребята говорили о том, что мы ни разу не стреляли, что до сих пор разуты и раздеты. Копаем землю. Кто-то из местных «полководцев» пытался прикрикнуть на нас, но представитель из округа его резко осадил. Мы почувствовали себя героями. Взбодрились и осмелели.
Наш помкомвзвода взял привычку брать бачок с супом себе одному, а остальные делили на весь взвод. Как поступить с этим «жуком», не ведали. Но однажды пришла идея проучить его в бане. Когда пар загустел, мы отошли в одну сторону, а баня большая, солдатская, и начали плескать горячей водой в другую, где остался помкомвзвода. Он закричал, стал по стенке добираться до дверей и так голым в казарму и побежал. Начали разбирательство, это, мол, хулиганство, нападение на командира. Но ничего не вышло. Того парня сняли с помкомвзвода.
Вскоре после собрания нас обули и одели, а старую одежду велели отправить домой. Потом мама рассказывала мне, что она долго горевала, глядя на рваные брюки и пиджак да на ботинки, перевязанные проволокой. Из пиджака удалось все-таки сестренкам пальто сшить.
Как только мы приобрели солдатский вид, нагрянула новая комиссия. Снова расписывают по родам войск и по училищам. Меня, как и перед армией, записали в танковые войска и даже сказали, в какое училище поеду — в Челябинск. Опять пешедралом в Пермь. Оттуда на поезде дальше. Куда едем, никто не знает. Кормят селедкой с хлебом. В конце концов остановились мы на станции Глазов в Удмуртии. Нам объявили, что приехали к месту назначения, все зачислены курсантами Второго ленинградского стрелково-пулеметного училища, эвакуированного из Ленинграда. Надежды будущих летчиков, танкистов, артиллеристов рухнули. Началась курсантская жизнь. Тяжелая, изнурительная. За три — три с половиной месяца надо было сделать из нас командиров взводов.
Воспоминаний не так уж много. В 6 утра подъем, в 11 вечера отбой, холод неимоверный — доходил до 42 градусов, а мы в кирзовых сапогах да в поношенных брюках и гимнастерках. Хорошо, что мама прислала мне шерстяные носки и варежки, сама их связала. Как-то спасался. Но все равно застудил ноги, особенно большие пальцы. До сих пор мерзнут моментально. Северный человек, а морозов теперь боюсь.
Однажды пошли на учения — батальон в наступлении, батальон в обороне. Наш взвод оказался в обороне, надо было в снегу отрыть окопы и ждать наступления. Те, кто был в наступлении, хотя бы двигались, а мы ждали, отплясывая чечетку. Командир взвода был призван в армию из гражданских инженеров, приличный человек. Он обратился к заместителю начальника училища по учебной части, что, мол, нельзя так, курсанты ноги отморозят. Тот оказался идиотом. Короче говоря, больше десяти человек ноги отморозили. Им сделали операции, они так и не попали на фронт. Ну а заместителя начальника училища отдали под суд.