Омут памяти
Шрифт:
"Оправдываться всегда плохо, неудобно. Но все-таки я должен внести ясность, поскольку вот уже который раз на пленуме моя фамилия так или иначе фигурирует в связи с литовскими событиями. Что я думаю по этому поводу и что я говорил в Литве?..
…Все мы знаем об особой опасности национализма. Но само явление возникает то тут, то там, как неукротимый Феникс из пепла. Значит, есть тому не только субъективные, но и объективные причины. Тут надо уходить от догм и штампов, и не только применительно к национализму, но и ко всем другим объективным факторам, питающим его, ибо национальный вопрос — это крайне деликатное, крайне тонкое дело.
О чем я говорил в Литве? Говорил о вкладе республики в общесоюзную культуру и науку, говорил о том, что память бережет славу, которую в 60-е годы снискали поэма Межелайтиса "Человек", монумент Йокубониса "Скорбящая мать", фильм Жалакявичюса "Никто не хотел умирать". В 70-е годы страна узнала честную и глубокую
Но говорил и об опасности национализма, и о необходимости бережного отношения к национальному достоянию любого народа, к языку, культуре, архитектурным и иным памятникам. О противоречивом воздействии экономики на межнациональные отношения. О проблемах федерации, которые не обошли ни один народ, включая и такую республику, как Россия. О том, что по всем этим и иным вопросам межнациональных отношений от партийного актива требуется взвешенная и убедительная позиция…
Такова моя точка зрения по этому вопросу. Я излагал ее не раз и в других выступлениях. Она была, есть и будет такой. Я категорически против любого национализма, но и за то, чтобы развивалось все подлинно национальное по самому широкому фронту: язык, культура, добрые традиции, все то, что и характеризует Народ. И чем он малочисленнее, тем больше такта и внимания требует…
Прошу вас послушать то, что было опубликовано в литовских газетах:
"Национализм начинается тогда, когда культивируется национальная исключительность, когда интересы своего народа противопоставляются интересам других народов, когда ограничиваются или разрываются духовные связи между нациями. Национализм не только слеп, он антигуманен. Он ищет врагов, а не друзей, конфронтирует, а не объединяет, игнорирует общечеловеческие ценности.
Истинный патриотизм — могучая сила. Спекулятивному псевдопатриотизму нужно противопоставлять патриотизм деятельный, зрячий, поднимать в общественном мнении его престиж. Осознанная любовь к своему народу несовместима с национальной замкнутостью, враждой и предубежденностью к другим народам и культурам, попытками унизить их честь и достоинство.
Расцвет нации предполагает творческое освоение всего лучшего, что выработано человечеством, и способность предложить другим нациям нечто ценное из собственного опыта. Иначе говоря, истинный патриотизм всегда ведет к интернационализму, служению общечеловеческим интересам.
Вот что я говорил в Литве. И я не несу ответственности за слухи, которые распространяются, может быть, добросовестно или понаслышке, а может быть, с умыслом".
В перерыве мы встретились с Бразаускасом.
— Не обидел я вас? — спросил я Альгирдаса.
— Ну что вы! Я все понимаю. Спасибо!
И чтобы подтвердить эту позицию, на трибуну литовцы делегировали Ю. Палецкиса, секретаря ЦК Компартии Литвы. Он сказал: "Тут уже не первый раз процессы в Литве связывают с приездом в августе 1988 года Александра Николаевича Яковлева. Я думаю, что это совершенно не так. Первые митинги, стотысячные митинги прошли в Литве до этого приезда. Если так идти дальше назад, то многие скажут, что корень процессов в Литве — в апреле 1985 года. И действительно, если бы не Перестройка, то мы жили бы спокойно, комфортабельно для функционеров и успешно шли бы на дно, я бы сказал, к румынской ситуации".
И тут же выступление секретаря параллельного ЦК Кардамавичюса. Заявив, что выступления Бровикова, Лигачева и Сайкина отражают мнение большинства коммунистов, он обрушился на Палецкиса и на меня. "Мы хотим еще раз товарищам передать, что пребывание товарища Яковлева в Литве действительно принесло ряд нехороших дел в нашей республике".
"Отступников" из Литвы осудили. Но на этом дело не закончилось. Я-то думал, что все позади, пора успокоиться. Ведь когда собственная фамилия била по ушам, сердце каждый раз подпрыгивало, как лягушонок. Ан нет! Главное оказалось впереди. Берет слово Мальков — первый секретарь Читинского обкома КПСС. Он вносит следующее предложение:
"Мы, Михаил Сергеевич, о членах Политбюро много на местах слышим разноречивых заявлений, рожденных, как я считал до сих пор, домыслами и слухами. И каждый раз пытаемся убеждать, что ничего подобного нет, и мы этому свидетелями никогда не были. Я думаю, сегодня члены ЦК вправе поставить перед Политбюро вопрос так — к следующему пленуму, который у нас, очевидно, будет через месяц, нужно внести ясность. В конце концов о товарище Лигачеве в течение двух лет идет разговор с одной стороны, а теперь есть еще и другая сторона. Давайте разберемся. Если товарищ Шеварднадзе не прав, надо ему разъяснение дать на пленуме, что так непотребно себя вести. Если товарищ Яковлев не прав, ему тоже это нужно сказать. Если товарищ Лигачев не прав — то ему. Но после сегодняшнего пленума мы в очередной раз уже разоружены и нам нечего объяснить
Я чувствовал: участникам пленума явно хотелось поучаствовать в будущем спектакле, но все же осторожность победила. А во-обще-то, если говорить с позиций сегодняшнего дня, такое сопоставление точек зрения было бы, на мой взгляд, полезным. Возможно, оно и предопределило бы организационное размежевание. Горбачев в своем заключительном слове отверг предположение о расколе в Политбюро, объяснил происходящее нормальными дискуссиями, хотя и сам понимал, что это не так.
Платформу КПСС, которая по отдельным позициям приближалась к социал-демократической, пленум принял. На словах многие выступающие поддерживали Перестройку, а на деле отвергали ее практические намерения. С показным гневом отвергали даже мысль о том, что социализм уже мертв, а партия обанкротилась. Вот с этим багажом двоемыслия, с мышлением, построенным на иллюзиях, с пугающим ощущением неминуемого раскола и направилась партия к своему XXVIII съезду.
Пленум, о котором я пишу, был для меня поворотным. Я почти окончательно избавился от иллюзий, что партия способна продолжать реформы. Обнажился огромный разрыв между тем, что происходило в жизни, и той никчемной болтовней, которая господствовала в речах членов ЦК — в основном местных руководителей. В период между февралем и июнем — июлем 1990 года я мучительно обдумывал, как мне вести себя в дальнейшем. Эта тема преследовала меня, угнетала, не давала покоя. Надо было окончательно преодолеть самого себя, стряхнуть лживые надежды и многолетние привычки, открыто возвращаться к идеям, которые я обозначил еще в письме Горбачеву в декабре 1985 года.
Сегодня многим молодым "свободолюбцам" все это кажется простым делом. Перо в руки, язык на трибуну, и пошел "творить" новую жизнь. Не хочу кого-то и в чем-то конкретно упрекать, но думаю, что жизнь, которая бывает очень жестокой, еще не раз будет учить уму-разуму некоторых нынешних политических наездников на резвых скакунах свободы, жаждущих оставить хоть какие-то следы в книге истории.
После долгих раздумий я принял решение изложить свои позиции на предстоящем съезде и в любом случае ни в какие руководящие органы партии не входить. Это решение довел до конца, хотя оно и было половинчатым. Фактически остановился на середине пути, о чем сожалею. Надо было просто покинуть съезд и попытаться создать партию социал-демократического типа.
Тем временем пришло время XXVIII съезда КПСС. И никто еще не мог предположить, что это будет последний съезд в запутанной истории партии. Во многом он представлял собой некий слепок с февральского пленума ЦК. Надо сказать, что доклад Горбачева был ближе к жизни, острее и содержательнее, чем раньше. Я к нему уже мало имел отношения. Возглавлял группу "писарчуков" помощник Горбачева Иван Фролов.
За три недели до съезда мне позвонил Горбачев и сказал, что подготовленным текстом не очень удовлетворен. Дальше Михаил Сергеевич произнес все критически-язвительные слова, которые я и раньше слышал в подобных случаях. Он попросил меня подготовить ему текст, который был бы в большей степени адекватен современным тенденциям развития. В ходе разговора прояснилось, что речь идет о социал-демократических мотивах. Я сделал это. Мои размышления на этот счет вошли в начало доклада. Возможно, что Фролов и не знал, откуда они появились. Впрочем, я его об этом не спрашивал.
Михаил Сергеевич защищал Перестройку достаточно убедительно. Говорил о тяжелейшем наследии прошлого. Давайте вместе, говорил он, вспомним и порассуждаем. Запущенность деревни, сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности, она что, возникла вчера, после 1985 года? Плачевное состояние наших лесов, рек, миллионы гектаров затопленных плодородных земель в результате прежней политики в области энергетики — это что, деяния последних лет? Тяжелая экологическая ситуация — более ста городов в зоне бедствия, свыше тысячи остановленных из-за этого предприятий; драмы Байкала, Арала, Ладоги, Азова; Чернобыль и другие аварии, катастрофы на железнодорожных дорогах и газопроводах — разве все это не последствия политики, проводившейся в последние десятилетия?! Разве структура экономики, в которой всего одна седьмая часть производственных фондов сосредоточена на выпуске товаров народного потребления, не сложилась еще в 30-е годы? А все то, что выплеснулось сегодня в межнациональных отношениях, разве не уходит корнями в прошлое? Уже не говоря о милитаризации экономики, поглотившей колоссальные, причем лучшие, материальные и интеллектуальные ресурсы. О невосполнимых человеческих потерях, связанных с войной в Афганистане…
Таким образом, продолжал он, сама логика Перестройки, острота социально-экономической ситуации в стране подвели нас вплотную к необходимости фундаментальных перемен в экономической системе. Речь идет о формировании новой модели экономики: многоукладной, с разнообразными формами собственности и хозяйствования. Достаточно определенно он высказался и по рыночным отношениям. Пытаясь убедить участников съезда в необходимости рынка, он говорил о тысячелетней эволюции — от стихийного обмена товарами до высокоорганизованного механизма.