Омут

Поезд грабили буднично.

За семь лет войн, с девятьсот четырнадцатого, люди привыкли ко многому. Кроме того, было очень жарко…

Потные бандиты без ругани и стрельбы проходили вагон за вагоном, деловито отбирая то, что казалось заслуживающим внимания, а взмокшие вдвойне пассажиры уныло и без сопротивления отдавали незавидные пожитки и мало что стоящие деньги. Изредка попадались недорогие безделушки — богатых в поезде не было, времена большого бега имущих из Совдепии на юг давно миновали. Всем хотелось одного — поскорее покончить с малоприятным происшествием. Для большинства это

На самом деле ничего драматического в налете не было. Он был умело организован — только. Организован человеком, действительно обладавшим «техническим» складом ума, чем он и отличался от эмоциональных «коллег», любителей театральных эффектов в шумовом оформлении.

«Я не артист, я всего лишь техник, хотя мог бы стать инженером», — сказал он однажды.

Может быть… родись он на десять лет позже или раньше. Но его поколение взрывчатый век выбросил из гимназий в окопы, и он стал не инженером, а Техником. Однако не роптал на судьбу, не догадываясь, как зло она посмеется над ним в самом ближайшем будущем. Он наивно полагал, что судьба на его стороне. И нынешний налет, казалось, подтверждал эту уверенность.

Сначала к станции, а точнее к разъезду, расположенному в полутора верстах от хутора, взбиравшегося по склонам редких в здешней степи холмов, подъехала линейка с тремя одетыми в полувоенное — бриджи и френчи, перехваченные ремнями, — вооруженными людьми. Один из них остался с лошадьми, а двое вошли в душное помещение. Тот, что выглядел помоложе, невысокий, прикоснулся в знак приветствия пальцами к лакированно козырьку фуражки с эмблемой — молоточками на бархатном околыше.

— Приступаю к исполнению служебных обязанностей, — сказал он строго, но не более чем строго. — Не возражаете?

И фуражка с молоточками, и произнесенные слова были своего рода визитной карточкой и одновременно предложением поразмыслить — жить или умереть.

Железнодорожники решили жить, и Техник это понял.

— Вот и договорились, — произнес он удовлетворенно и чуть презрительно и направился к телеграфному аппарату. — Что слышно о восемьдесят шестом?

— Восемьдесят шестой на подходе, — невольно приподнялся телеграфист. — Но он не останавливается у нас.

— Мы попросим, он и остановится.

Техник глянул через окно на семафор, отбрасывавший на горячие рельсы короткую полуденную тень.

— Ну, что же вы? Просите!

Старший железнодорожник послушно вышел, и через минуту крыло семафора поползло вниз, перекрывая путь.

— Вот так… Надеюсь, мы имеем дело с воспитанными людьми, и они откликнутся на приглашение.

Было жарко и тихо. Только стучали ходики на стене.

Техник достал дорогой портсигар и протянул старшему:

— Угощайтесь.

Дрожащими пальцами тот вытащил длинную асмоловскую папиросу.

— Вы, кажется, волнуетесь? Почему?

Железнодорожник молча возился со спичками.

— Простите. Не понял. Так почему же?

— Понаслышаны мы про вас, — хмуро ответил железнодорожник.

— Любопытно. Что же вы обо мне слышали?

Смягчая по возможности ответ, старший сказал:

— Помирать-то никому не охота.

Техник изобразил искреннее удивление:

— В самом деле? Однако странно.

— Чего ж тут странного?..

— Как — что?.. Никто не хочет умирать, а столько уже лет убивают друг друга. По-вашему, это не странно?

— Так то ж война…

Реплика эта оживила Техника.

— А на войне а ля гер, ком а ля гер? Что в переводе с французского означает «помирать, так с музыкой». Вам такое нравится? А моя пуля для вас недостаточна хороша?

Железнодорожник поперхнулся табачным дымом.

— Оно, конечно, верно… Все там будем…

— Только в разное время? И ты хочешь после меня?

— Не говорил я такого. Только помирать…

— Прекрати, старик! Ну чего тебе бояться? Чем тебе дорожить в этой жизни? Вздор.

Техник опустил руку в карман и достал царский золотой.

— Видишь? — постучал он ногтем по профилю императора, — Вот ему было что терять. А тебе?

— У меня дети… И внуки.

— А у него?

— Он хоть пожил…

— Упрямец ты, старик, упрямец, — покачал головой Техник, прислушиваясь. — Твое счастье, что поезд приближается. Я, знаешь, не люблю словопрений. Они-то и довели матушку Россию до ручки. Но ты сегодня не умрешь. Ты умрешь не на боевом посту, а на свалявшейся перине. Какая пошлая смерть! Мне тебя жаль, старик. Возьми червонец и выпей за мое здоровье, когда кончится это маленькое приключение, адвенчур, по-английски.

Техник швырнул монету на стол. Железнодорожник взял и вздохнул с облегчением, понадеявшись, что теперь останется жив.

Между тем подходящий поезд замедлял ход. Беспокойно пыхтя и смешивая в неподвижном знойном воздухе черный дым со струями густого белого пара, паровоз подтянул недлинный состав к семафору и остановился, подчиняясь немому, но категорическому распоряжению. И тут же две крестьянские брички с сеном, что мирно дожидались на переезде у шлагбаума, двинулись с места, лошади, резво обогнув состав, внесли их прямо на перрон, вымощенный истоптанными плитами ракушечника. Сбрасывая на ходу сено, люди в бричках развернули зеленые пулеметы «максим».

Другие, неизвестно откуда взявшиеся бандиты быстро вскакивали на подножки вагонов. Убедившись, что все идет, как и ожидалось, Техник кивнул железнодорожникам, вышел на платформу и не спеша зашагал к паровозу, следя попутно за всем, что происходит вокруг. По пятам за ним шел высокий черноволосый человек с двумя маузерами в руках.

— Опоздание будет небольшим, — заверил Техник машиниста. — Здесь работают опытные люди. Только не нужно им мешать. Договорились?

Техник не обманывал. Опытные люди работали со знанием дела. Каждый занимался своим. Один, с саквояжем, собирал кольца, часы, скромные украшения, другие потрошили узлы и мешки — их улов был и вовсе беден, — третий совал в наволочку мятые дензнаки. Удачливее выглядели те, кто отбирал продовольствие, их корзины быстро наполнялись вареными курами и бутылками с самогоном. Вся эта кладь по мере наполнения передавалась в окна оставшимся на перроне бандитам, а те грузили добычу в брички…