Омут
Шрифт:
— Не буду. Но если серьезно, меня иногда раздражают женщины, которые подчеркнуто отвергают мои скромные достоинства.
— Не будем ссориться. Лучше о деле.
— Что ж… согласен.
— Я хотела предложить…
Техник взмахнул рукой:
— А впрочем, зачем вам это? Черновую сторону я беру на себя. Задачи технические по моей части.
— Я не о подкопе.
— О чем же?
— Как поживают ваши боевые соратники?
Техник
— Как всегда. Рвутся в бой.
— И по-прежнему неуязвимы?
— Спросите об этом в чека.
— Там что-то не торопятся расквитаться.
— Соратников это окрыляет, а меня тревожит.
— Новый теракт?
— Ну, нет. Они удовлетворили свои идейные запросы. Их теперь влекут тучные нивы ханаанские.
— Пошлите их туда.
— Куда? Мы же трудимся на своей ниве.
— А воды их не устроят?
— Какие воды?
— Тучные.
— О тучных водах я не слыхал.
— Пусть будет ковчег.
— Ковчег это что, зоосад?
— Нет, пароход.
— Не говорите загадками. Я люблю ясность.
— Хорошо. Вы надеялись, что в результате «военного совета» избавитесь от ненужных вам людей.
— Да, надеялся.
— Но они вышли сухими из воды.
— Ну, последнее слово чека еще не сказала, и, я надеюсь, она идет по ложному следу, что для нас с вами очень важно.
— Будем надеяться.
Софи сделала маленький глоток из своего полного еще стакана.
— Что же вы хотите мне сказать?
— Вчера мне показалось, что я могу быть вам полезной. Или нам, если хотите.
— Каким образом?
— Я позволила себе выслушать одного не очень приятного мне человека.
— Кого же?
— Вы его знаете лучше меня.
— Шумова?
— Да, так его зовут.
— Почему он вам так не нравится?
— Я могла бы сослаться на чутье, но есть и нечто большее. Он появляется, когда его никто не просит.
— Вы находите?
— Еще бы! В трактире, на кладбище…
— Когда вы с женихом провожали усопшего чекиста? Вы бы еще портрет покойного государя с собой захватили, милая. Вот уж не ожидал от вас такой…
— Глупости?
— Скажем, оплошности.
— Считайте, что это был маленький каприз.
— В гражданской войне не капризничают.
— Женщина всегда женщина. Она не может жить без маленьких радостей.
— Я передам это моему другу, который доставил вам радость. И все-таки на кладбище вы поперлись зря, простите за грубое слово.
— Может быть. Но я попала туда случайно. А зачем там оказался Шумов?
— Не знаю. Может быть, тоже радовался.
— А если прощался с соратником?
— Какая разница. Вы ведь уже отвергли его.
— Увы! Это оказалась не последняя наша встреча.
— Вы позволили назначить ему свидание?
— Он не нуждается в позволениях. Я же сказала — он появляется, когда его никто не просит, когда это ему нужно.
— И делает вид, что появился случайно?
— Ничего подобного. Он нашел меня в клинике. Вернее, ждал после работы.
— Вполне намеренно?
— Больше того. Целенаправленно.
— Интересно.
Софи допила вино.
— Вам еще предстоит узнать, насколько это интересно.
Этому разговору в домике при булочной предшествовали две встречи. Одна — в служебном кабинете Третьякова, куда Шумов приходил ночью, другая — в многолюдном сквере днем, но обе они носили конфиденциальный характер.
К Третьякову Шумов пришел с известной робостью, ибо не знал, как тот отнесется к внезапно возникшему предложению. Впрочем, внезапного ничего не было. Было лишь сильное чувство, некогда прочно привязавшее его к Максиму Пряхину, ладному, чуть горбоносому, что придавало лихости, парню, что когда-то за него, подростка-гимназистика, на улице вступился, потому что выше всего справедливость ставил.
— С чем пришел? — спросил Третьяков. — Чай пить будешь?
— Спасибо, нет.
— Экий ты… Чай не любишь. Ну ладно, мне больше будет. Давай говори.
— Не знаю, как вы отнесетесь…
— Да ты робеешь, что ли?
Шумов разозлился на себя и сказал твердо:
— Я предлагаю включить в цепочку Пряхина.
Третьяков задумчиво постучал пальцем по стакану.
— Смелое предложение.
— Отклоняете?
— Еще ничего не слышал, кроме фамилии. Говори.
— Начать можно вроде бы случайно…
— Ну, с ним не схитришь. Не тот человек.
— Я его хорошо знаю. Ему ни приказывать, ни упрашивать… Ему нужно дать возможность самому решить.
— Хорошо. Встретились. Дальше что?
— Говорю: «Хоть и ушел ты, Максим, хочу по старой дружбе услугу оказать. Сестра твоя близка к темным и опасным людям. Как бы они ее под удар не подставили». Он не верит. Тогда я: «Если хочешь, можешь проверить». И говорю о рейсе.
Третьяков слушал непроницаемо.