Омут
Шрифт:
Но какая же великая, если барышня в лодке с немцами?..
Значит, победители, а не союзники…
«Победители! — вспоминает Барановский. — Сейчас сами под ярмом. А „союзники“? Французишки крикливые, британцы, ослепленные манией величия. Не простится им, не простится. Еще возродимся и мы, и немцы, и тогда вместе на европейскую жадную гниль, и один порядок от варягов до греков…»
Мысли гонят сон. Хочется на воздух из тесной комнаты.
Он выходит.
Ночь
У чугунной узорчатой ограды клинического сквера маячила женская фигура.
— Господин товарищ, вас не мучит одиночество?
Барановский замедлил невольно шаг, и она сразу это уловила в темноте, подошла.
— Вдвоем интереснее, правда?
Его покоробило неуместное слово «интереснее», но он уже так долго один, и призыв нашел отклик.
«Сколько же можно мудрствовать в одиночестве? Может быть, короткое рандеву успокоит нервы?..»
— А ты… скучаешь?
— Женщине всегда скучно без мужчины.
— Мне тоже.
— Пойдемте со мной.
— Куда?
— Я у хозяйки квартирую. У меня чисто.
— Пошли, — решился он.
Он не видит ее лица, да оно и не интересует его, замечает только, что женщина еще молода, и еще ему кажется, что голос этот он где-то слышал. Но не более.
Жилье оказалось рядом, за клиникой, дом с наружной деревянной лестницей, по которой нужно подняться на второй этаж.
— Держитесь за меня, тут одна ступенька поломанная.
Перила тоже шатаются, но они поднялись благополучно.
— Теперь колидорчиком и вот сюда. А там хозяйка напротив. Она спит давно.
Но говорит женщина шепотом.
Он вошел в темную комнату и остановился в смущении, которое всегда испытывал, покупая женщину.
— Свет зажечь?
— Не надо.
Кажется, она довольна. Все-таки другие времена и не стоит привлекать лишнего внимания.
— Вот, койка тут.
Она быстро сбросила покрывало, чуть взбила подушку.
«Где я слышал этот голос?»
Глаза привыкают к темноте, и Барановский видит контур ее вскинутых рук, потом руки опускаются, сбрасывая юбку, и становится видна вся фигура, не осложненная одеждой. Да, она не стара, но уже располнела, и при свете наверняка много теряет. Но зачем ему все это сейчас? Он никогда не был соблазнителем или «ценителем», женщина всегда нужна была ему как женщина и только.
— Ну, что ж ты? — спрашивает она.
Он рывком освобождает поясной ремень.
И вот рядом.
Она дышит прерывисто, и это волнует, но запах…
— Слушай, ты потная.
— Да ведь жарко. Хочешь, помоюсь: У меня таз в углу.
Прикрыв глаза, он слышит плеск воды.
— Вот и я.
— Ложись.
Он сказал это, но возбужденное жаркой ночью желание ушло, исчезло, едва он уловил запах пота. Он был брезглив, и это всегда мешало ему, но он не мог ничего с собой поделать.
А она легла и тут же прижалась в ожидании.
Он провел ладонью по мягкому телу, но ничего не испытал.
— Знаешь, я, наверно, зря пришел.
— Да что ты…
— Я дам тебе деньги. Не бойся.
— Погоди, — схватила она его за руку, увидев, что он хочет подняться.
— Чего ж ждать…
— Вы, мужчины, нервные сейчас, после войны. Подожди. Я тебе помогу.
Это прозвучало унизительно. Но он не хотел грубить.
Она скользнула руками по его груди сверху вниз.
— Не нужно. Я же сказал, что заплачу. Разве тебе это нужно?
— Нужно.
Голос, до сих пор мягкий, просительный, зазвучал жадно, требовательно. И тут он вспомнил, где его слышал.
Маленькая станция. Только что отбитый у красных эшелон. И штабс-капитан Федоров говорит растерянно:
— Барановский! Там творится безобразие. Нельзя допустить. Хотят убить пленную женщину.
— Что за женщина?
— Пойдемте, прошу вас.
Они идут по перрону. Федоров объясняет на ходу:
— Большевистская сестра. Правда, держит себя вызывающе. Заявляет, что убежденная коммунистка. Наши ее заколоть хотят. А тут еще какая-то мегера подстрекает.
У товарного вагона с большой сдвинутой дверью караул едва сдерживал напиравших солдат.
— Чего на нее смотреть… мать ее…
— На штык ее, ребята!
Вокруг довольно много молчаливых зрителей, стоят, ждут, что будет.
— Стойте! — крикнул Федоров: — Она военнопленная и женщина.
Те, что лезли, замедлились. И тут из толпы женщина-доброволец в солдатской шинели крикнула громко:
— Вот и хорошо, что женщина.
Курносый унтер-офицер спросил, откликаясь:;
— А чо с ней сделать, Дуська?
— Чо? Не знаешь чо? Становись в очередь и все… до смерти; пока не сдохнет. Вот чо!
— Го-го-го!
Кто хохотал, кто-то сплюнул.
— Р-разойдись! — рявкнул Барановский.
Его распоряжение выполнили. Только та, в шинели, бросила, уходя;
— Эх, мужики… И с бабой-то справиться не могут!
И еще раз он ее видел, когда военный суд приговорил эту женщину к телесному наказанию за незаконное ношение офицерских погон.