Омут
Шрифт:
«Кажется, вчера я сделал все глупости; какие только мог», — признался он себе уныло и присел на ступеньки, обхватив голову руками.
— Не спится?
Юрий разжал ладони и увидел Воздвиженского.
— Как видите.
Ему сейчас было неприятно появление любого человека, но Воздвиженский, будто не понимая этого, подошел и присел рядом.
— Мучаетесь?
Он хотел сказать в ответ что-нибудь резкое, но голова так ломила, что он не нашел сил.
— Ужасно.
—
— Что?
— Лечебная доза спирта.
— Опохмеляться? Какая мерзость. Это же пошло.
— То, что облегчает физические и нравственные муки, не может быть пошлым.
— Поверите? Я войну прошел, а до такого…
— Охотно верю. Вы не похожи на пьяницу. Но, коли случилось… Впрочем, вольному воля.
Голова клонилась, если он не поддерживал ее руками.
— А поможет?
— Я надеюсь.
— Тащите. Черт с ним!
Глотать было нелегко, но Воздвиженский не обманул.
— В самом деле, — сказал Юрий через несколько минут, — такая гадкая штука, а помогает.
— Клин клином.
— На себе опробовали?
— Однажды в Галиции. Работали в госпитале несколько суток без малейшего отдыха. Думали, конец. Расслабились и напились. А тут новая партия раненых. Чувствуем себя полумертвыми. Что было делать? Приняли лечебную дозу, и за обработку раненых…
— Руки вместо ног не пришивали?
— Не помню такого.
Юрию уже стало легче, даже легко, и он смог улыбнуться.
— А вам почему не спалось?
— Я часто не сплю в это время.
— Бессонница? Наверно, неприятно?
— Когда как. Сейчас хорошо.
Воздвиженский посмотрел в небо. Небо было очень темное, хотя звезд светилось бесчисленное множество.
— Считаете звезды?
— Просто смотрю, вспоминая Канта. Он говорил, что две вещи его поражают — небо над головой, и сложность души человеческой. Кажется, так. Во всяком случае, меня поражают именно эти вещи.
— А то, что между ними?
— Простите?..
— То, что между человеком и звездами? Хаос окружающего бытия вас не поражает?
— Хаос бытия лишь следствие взаимодействия главных сил — вселенной и человека.
— Да вы философ! Завидую вам.
— У меня перед вами одно только преимущество, мне осталось жить меньше.
Воздвиженский ошибался, ему предстояло жить еще больше двадцати лет, а Юрию меньше двух.
— Вы так мало цените жизнь?
— Как вам ответить, Юра?.. Жизнь нельзя ценить меньше или больше. Или вы ее цените, или… смотрите со стороны. Я так думаю.
— И это можно… смотреть со стороны?
— Я стараюсь. Однако не уверен, что уже преодолел себя.
— А что делать мне?
— Ваш путь, кажется, определился.
— И что бы вы сделали на моем месте?
— Боюсь, что никто и никогда не может оказаться на месте, предназначенном для другого.
— Почему же? Идешь в наступление, спотыкаешься о кочку, невольно ступаешь в сторону, и тут твое место в цепи занимает другой и получает пулю, направленную в тебя. Только потому, что оказался на твоем месте.
— Нет. Вы не ушли от своей пули. Вы лишь посторонились, пропуская чужую пулю.
— Так просто?
— Пожалуй.
— Вы верите в предназначение?
— Да. Мир только представляется нам хаотичным. Мы не можем его понять и боимся сознаться, что он непостижим, а следовательно, и независим от нашей воли, наших усилий, даже мольбы, которую мы вкладываем в молитву.
— Вы отвергаете религию?
— Маленьким я был очень религиозен. Я ведь из семьи священнослужителей.
— А теперь?
Воздвиженский ответил не сразу.
— Я не изменился. Но изменился мой бог. Теперь мне понятнее мнение греков о том, что мир создан плохими богами.
— И вы верите в плохого бога?
— Нет, это упрощение. Я верю в непостижимого… Мой отец верил в справедливого бога. Верил душой. Я помню. А потом он погиб на рельсах, спасая ребенка…
— Из-под поезда?
— Да. Ребенок упал с дебаркадера железной дороги. Я тогда порвал с религией. Мне не нужен был иной бог, кроме справедливого. Конечно, это было наивное, детское представление о боге.
— И вы преодолели его?
— Не сразу. Сначала я стал воинствующим атеистом. Даже на естественный факультет пошел, чтобы разоблачать… Но это оказалось слишком просто. Ведь атеизм привлекателен именно обманчивой простотой. Бога нет, все случайно. Порыв ветра подхватил полу рясы, и она зацепилась… И отец погиб. Ужасно, но очень просто. И понятно. В атеизме все просто и понятно. Откуда мы? От обезьяны. Освободили конечности и начали трудиться. Только зачем пулеметы и пушки делаем, если разумны и трудолюбивы? Разумный ведь не убьет, а трудолюбивый не разрушит… Вот в чем вопрос.
— Зачем же пулеметы?
— Не знаю.
— Но шаг в сторону я сделал не случайно?
— Убежден.
— К чему же наши усилия? Цель жизни?
Воздвиженский спросил мягко:
— А какая у вас цель?
Это был трудный вопрос. К чему он стремится? Свергнуть Советскую власть? Завладеть драгоценностями из банка? Или просто жениться и жить тихим совслужащим? Все это перепуталось сейчас в голове.
— В детстве, по примеру отца, я хотел стать врачом.