Шрифт:
I
Есть дв вещи безвкусне и холодне льда: юноша мудрствующій и старикъ молодящійся.
У одного изъ самыхъ модныхъ рестораторовъ Петербурга, а это было, кажется, въ феврал 183*, пировала въ особенной комнат толпа молодежи. За столомъ, тянувшимся во всю длину небольшой, ярко освщенной комнаты, сидло двнадцать человкъ. Столъ былъ уставленъ опорожненными и полуопорожненными бутылками, красовался стаканами, раскрашенными виномъ, которое мшались съ причудливыми рюмками рейнвейна. Видно было, что обдъ перешелъ за половину, потому что лица застольниковъ одушевлялись румянцемъ, глаза ихъ сверкали огнемъ и движенія
Между этой разгульной гурьбой, между этими нерасчетливыми, дерзкими новичками жизни, безразсудно посмивавшимися надъ жизнью, былъ замшанъ одинъ человкъ: ему смло можно было дать сорокъ лтъ; его черные волосы слишкомъ посеребрились годами; его лицо слишкомъ было изрзано штрихами минувшихъ страстей; его глаза, мутные, меленькіе, странно свтились изъ-подъ нависшихъ бровей: въ его улыбк, которая придавала ироническій очеркъ лицу его, было горькое разочарованіе, равнодушная безнадежность и еще какое-то ядовитое чувство. Въ петлиц темнаго фрака его, сшитаго со всею тонкостью модной взыскательности, пестрлъ разноцвтный, небрежный узелокъ орденскихъ лентъ.
— Шампанскаго! — вскричалъ онъ стоявшему сзади лакею, опрокинувшись на задокъ стула. И его возгласъ повторился двнадцать разъ эхомъ.
Бутылку поставили передъ нимъ, онъ отвернулъ рукава и, съ искусствомъ опытнаго знатока, сталъ обрзывать ножомъ проволоку.
— Я никому никогда не даю откупоривать шампанскаго, — говорилъ онъ, обращаясъ къ молодому человку, сидвшему противъ него. — Теперь для меня осталось только одно это наслажденіе!
— О, гг., — прибавилъ онъ черезъ минуту со вздохомъ, обращаясь ко всмъ, — я долженъ бы смотрть на васъ съ завистью, но вмсто того, признаться ли, я сожалю объ васъ. Скажите, какъ проводите вы свое время въ ваши лта, съ вашими средствами! Вы являетесь въ залахъ съ нахмуренными бровями, съ важнымъ видомъ занятыхъ людей, съ мудрыми фразами на устахъ. Вы отыскивасте истнну въ книгахъ и забываете великое изреченіе, что истина въ вин.In vino veritas!
— Она здсь, гг., — продолжалъ онъ, напнивая бокалы; напрасно вы будете искать ее въ книгахъ. Она смется надъ вашими усиліями. Она играетъ и звздится въ этой влаг, ловите ее здсь.
— Браво, браво! In vino veritas! — раздалось хоромъ, и бокалы мигомъ были осушены.
Одинъ бокалъ оставался только непочатый. Этотъ бокалъ стоялъ противъ молодого человка, который, облокотясь одною рукою на столъ, казалось, былъ въ какомъ-то раздумь. Его длннные темные волосы, красиво завитые природой, закрывали половину широкаго лба; его черные большіе глаза выражали раннее утомленіе; его осунувшееся лицо было безцвтно, но въ очерк этого лица, но въ этой тонкости глазъ было такъ много привлекательнаго; еще онъ едва достигъ двадцати трехъ лтъ, а казался пятью или шестью годами старе. Въ модномъ покро его одежды было что-то собственно прннадлежавшее ему: эта умышленная небрежность, эта невыразимая ловкость, которая скрашиваетъ моду и тотчасъ характеризуетъ человка, принадлежащаго къ избранному обществу.
— Ты и не начиналъ своего бокала, Горинъ? это худой знакъ! — говорилъ, обращаясь къ нему, сосдъ его. — Ты, видно, влюбленъ или безъ денегъ. И то, и другое дурно; но теперь не время думать ни о томъ, ни о другомъ. Въ весель должно быть единодушіе, вдь ты знаешь:
…одной слезы довольно, Чтобъ отравить бокалъ!— Разумется! Мы собрались сюда не для того, чтобы мечтать! — Кто заговорилъ о слезахъ? — Къ чорту сантиментальность! — Горинъ, допивай свой бокалъ! — кричали каждый отдльно и вс вмст. И въ этомъ хаос словъ громче всего раздавалось пнье одного изъ застольниковъ:
Будемъ пить и любить, ПрипваючиОнъ выпилъ свой бокалъ, и вино снова замахровило верхушки осушенныхъ бокаловъ.
Когда громъ псенъ и восклицаній смолкъ, пожилой человкъ, улыбаясь, обратился къ Горину.
— Знаете ли, — началъ онъ, глядя на него пристально и поддерживая рукою свой подбородокъ, — знаете ли, что въ васъ я вижу представителя ныншней молодежи: вы человкъ, въ высшей степени заключающій въ себ вс ея достоинства и вс недостатки. Я всегда любуюсь вами и часто негодую на васъ: съ такимъ внутреннимъ образованіемъ, съ такими наружными средствами, съ такою свтскою ловкостью вы часто хандрите, вы всегда бездйствуете въ обществ. Это непростительно! И между тмъ, повторяю, это общій порокъ ныншней молодежи. Эхъ, гг., не забудьте: вы призваны кружиться въ гостиныхъ, побждать, покорять, торжествовать побды, а вы лишаете общество души, тогда какъ должны быть душою его; вы безжалостно оставляете дамъ въ жертву тоски и одиночества: он жаждутъ взглядовъ страсти, словъ любви, и что же находятъ вмсто всего этого? Недли дв тому назадъ я нечаянно слышалъ, какъ одинъ молодой человкъ, и, замтьте, чрезвычайно образованыый и умныій человкъ, въ продолженіе трехчасовой мазуг рки очень серьезно разглагольствовалъ съ своей дамой о погод, о скользкости паркета, объ удобств освщенія улицъ газомъ…
Хохотъ прервалъ разсказчика.
— Кто этотъ любезникъ? — вскрикнуло вдругъ нсколько голосовъ. — Кто была эта дама? — Гд это было? — И между тмъ оттычки шампанскаго вторили крикамъ.
— Поневол станешь хвалить свое время, — началъ снова ораторъ, уловивъ минуту тишины. — Я имю не слпое пристрастіе къ прошедшему, не это безотчетное и смшное стариковское: "а вотъ какъ при насъ-то бывало!" Нтъ, мы въ самомъ дл жили не по-вашему въ ваши лта; мы бгали за удовольствіями, мы ловили ихъ на лету, мы отыскивали ихъ на дн морскомъ; и ужъ зато намъ некогда было считать времени. Правда, мы иногда ставили послдній занятой грошъ ребромъ, но въ насъ кипла молодость. Мы извдали ее со всми безумствами, со всми бурями, со всею нгою.
— Ваша правда, Свтлицкій, — перебилъ одинъ изъ собесдниковъ, разваливаясь на стул и заложивъ палецъ руки за жилетъ. — Да! поколніе нашей молодежи жалкое; но разв мы виноваты въ томъ, что судьб угодно было выбросить насъ не прежде и не посл, а именно теперь? Мы составляемь собою переходъ отъ невжества къ истинному просвщенію, отъ животности къ высокому познанію самихъ себя, отъ тьмы къ свту. Вы жили въ період младенчества, мы живемъ въ період дтства: вотъ разница между вами и нами! Въ насъ уже проявилось сознаніе, въ насъ уже есть порывы къ ученію, жажда къ познанію — конечно, это уже шагъ впередъ; но мы, дти, воображаемъ о себ гораздо боле и желаніе смшиваемъ съ исполненіемъ. Вотъ откуда должно вывесть тысячи неизбжно смшныхъ сторонъ нашихъ. Мы между бездльемъ и дломъ, въ вчномъ колебаніи между тмъ и другимъ. Я стою за крайности, гг.; разумется, крайности лучше; но отъ насъ ли зависитъ выборъ?
— Я не доискиваюсь причинъ вашей нелюбезности, гг., — продолжалъ Свтлицкій, — но говорю только, что есть, что вижу, что мн кажется; говорю потому, что принимаю во всхъ васъ участіе. Вы черезъ себя теряете все въ обществ, вы выпускаете изъ рукъ собственное счастіе. Я знаю одну прелестную женщину, одну изъ тхъ женщинъ, при появленіи которыхъ слышится въ гостиныхъ говоръ восторга и шипніе зависти, женщину съ ангельскою душою и съ огненнымъ сердцемъ, которая очень неравнодушна къ одному изъ сидящихъ здсь съ нами за столомъ.