Спальня светской женщины

Въ свтлый и теплый день апрля мсяца 183* года, въ начал 3-го часа, Невскій проспектъ суетился толпами пшеходцевъ, гремлъ скачущиии экипажами и чопорно красовался вывозною мишурностью своего убранства, на которое глядло гордое солнце, съ истинно-русскою щедростью разсыпая золото лучей своихъ. Пестрота, переливъ красокъ, произительные крики форейторовъ, карканье разнозчиковъ, стукъ колесъ, хлопанье бичей, громъ барабана и пискъ флсйты, возвщавшіе окончаніе развода, — все это съ перваго взгляда очаровывало зрніе и пріятно отзывалось въ ушахъ новопрізжаго провинціала, было такъ привычно слуху

безсмннаго жителя столицы…

"Пади! пади!" — грозно кричалъ плечистый и длиннобородый кучеръ, ловко управлявшій парою статныхъ коней, запряженныхъ въ щегольски отдланную коляску… "Пади!" повторялъ онъ; но молодой человкъ, къ которому относилось это громозвучное пади, будто окаменлый, стоялъ посреди улицы. Стремительный бгъ коней угрожалъ ему ршительной гибелью, — одна минута — и онъ былъ бы раздавленъ, какъ вдругъ кто-то сзади схватилъ его за руку и оттащилъ въ сторону. Онъ обернулся. То былъ адъютантъ съ плутовскимъ взглядомъ, съ ироническою улыбкою и съ блестящимъ аксельбантомъ.

— Что съ тобои, Громекинъ? тебя, милый, раздавятъ, — сказалъ онъ дружески молодому человку, подводя его къ тротуару. — Безпечно мечтать можно только въ своемъ кабинет.

Тотъ будто очнулся отъ сновиднія, протеръ глаза, взглянулъ на своего избавителя, не произнесъ ни слова, крпко сжалъ ему руку и исчезъ въ толп…

Съ перваго взгляда этотъ молодой человкъ не былъ замчателенъ. Довольно мшковатая одежда его придавала ему странный, даже, если хотите, смшной видъ, а шляпа съ широкими полями бросала грубую тнь на лицо. Походка его была скора, связана неловкостью и не разсчитана модою. Но если бы вы взглянули на него въ ту минуту, когда онъ, пробжавъ до своей скромной квартиры, на углу Итальянской улицы, съ быстротою помшаннаго, усталый, кинулся на диванъ, сбросивъ свою шляпу, — о! васъ врно поразили бы благородныя и привлекательныя черты его, несмотря на то, что он выражали какое-то необыкновенное разстроиство и были напряжены усталостью.

— Это опять она! — произнесъ онъ съ энергическимъ восторгомъ, съ дикою радостью, какъ человкъ, долго искавшій чего-то и наконецъ нашедшій желанное.

— Это опять она! — повторялъ онъ — и черные глаза его сверкали ослпительнымъ заревомъ страсти, и длинныя кудри темныхъ волосъ его распадались въ завидномъ безпорядк….

Ему было не боле 20-ти лтъ!..

Читатели врно не удивятся, если узнаютъ, что поразило его до такого окаменнія и едва не подвергло безвременной смерти. То была, говоря изобртательнымъ языкомъ свтскаго человка, очаровательная, какъ поцлуй, соблазнительная, какъ грхъ, задумчивая, какъ мечта, головка женщины, едва отненная легкою блондою шляпки и граціозно высунувшаяся изъ окна богатой кареты, которую мчала четверня. Головка, которая уже въ третій разъ являлась юнош, какъ роскошное сновидніе, и которая такъ жестоко вскружила ему голову!..

Въ мучительномъ и отрадномъ волненіи провелъ онъ весь этотъ день; а ночь утопалъ въ волнистой, усладительной грез или вздрагивая отъ страшнаго замиранія сердца… То передъ нимъ разстилался необозримый садъ съ невиданноіо роскошью цвтовъ, между коими была всхъ привлекательне, всхъ душисте пышная роза. Онъ хотлъ сорвать эту розу, но стебелекъ ея вырывался изъ рукъ его, а роза росла, росла, — и вдругъ сладострастно раскидывалась передъ нимъ чудною незнакомкою, идеаломъ души его… То бурное море плескало у ногъ его съ воплемъ гибели — и изъ своей бездонной челюсти выкидывало трунъ женщины. И эта женщина была все она, она, далекая отъ него, не вдавшая объ немъ, но такъ давно знакомая его распалявшемуся воображенію! она, — поэтическая греза его фантазіи, вырывавшейся на свободу. Она, — божество, передъ которымъ, колнопреклоненный, онъ залепеталъ первую гармоническую молитву!..

Но мы оставимъ до времени разложеніе внутренняго быта героя нашей повсти и перейдемъ къ наружному, въ нетерпніи короче познакомить съ нимъ нашихъ читателей.

Викторъ Громскій почти не зналъ своихъ родителей. Онъ лишился ихъ въ такіе годы, когда не могутъ чувствовать вполн муки этой потери. Порой, какъ сквозь

фату сновиднія, мелькалъ передъ нимъ легкой тнью образъ его матери, простиравшей къ нему съ любовью руки; порой съ неизъяснимою прелестью рисовались передъ нимъ сцены изъ его дтской жизни: старая его няня съ очками на носу, съ платкомъ на голов, скрывавшимъ ея сдые волосы, съ чулкомъ въ рукахъ, съ чудною сказкою въ устахъ, прерываемой брюзгливымъ ворчаніемъ при спусканіи петель; портретъ Кульнева съ длинными страшными усами, украшавшій обитыя пестрыми обоями стны гостиной, вмст съ какими-то другими портретами, портретъ, который боле всхъ впечатллся въ памяти юноши, потому что имъ пугали его дтское воображеніе, стараясь предупредить отъ шалостей, и который замнялъ ему стращанье трубочистомъ. Но воспоминаніе обо всемъ этомъ безотчетно и прихотливо пробгало по струнамъ его сердца, не извлекая полнаго потрясающаго аккорда. Онъ не зналъ даже, что эти наивныя сцены первыхъ беззаботныхъ сознаній его бытія разыгрывались въ небольшомъ домик небольшой деревни его матери, въ одномъ изъ уздовъ П** губерніи. Ему передали объ этомъ посл. Яркая, благодтельная, часто неумолимая память вполн начала освщать его только съ пребыванія въ Петербург. Его привезли туда 9-ти лтъ для того, чтобы опредлить въ казенное заведеніе учиться, а учиться для того, чтобы, не препинаясь чиномъ титулярнаго совтника въ силу Указа, прямо быть произведену въ коллежскіе асессора, безъ рокового экзамена на 40-лтнемъ возраст жизни; къ тому же, какія удивительння привилегіи: прямо чинъ 10-го класса при вступленіи въ службу!.. Это необъемлемо роскошная мысль для провинціальнаго чиновника.

Время отъ складовъ азбуки до окончанія полнаго курса наукъ по аттестату казалось другимъ вчностію, ему — мгновеніемъ. Въ 16 лтъ, при гром музыки, при многочисленномъ собраніи постителей, ему вручили аттестатъ — и распахнули передъ нимъ широкую парадную дверь, за которой манила его свобода и роскошно соблазняла своими объятіями.

Пансіонскія занятія его были слишкомъ ограничены для полнаго дарованія. Онъ стремился въ даль, онъ жаждалъ познаній и, неудовлетворенный, часто наказанный за опрометчивость, пристыженный товарищами, которые называли его выскочкой, — онъ горько плакалъ!..

Одно изъ укорительныхъ словъ, неразлучно связывавшихся съ его именемъ — было поэтъ. Такъ величали его школьпые товарищи съ насмшливой улыбкой, потому что порой заставали молодого человка задумавшагося надъ клочкомъ бумаги съ сверкающими очами, съ восторгомъ самозабвенія въ выразительныхъ чертахъ лица!

— Что, у кого укралъ? у кого выписалъ? — съ хохотомъ кричали школьники, вырывая у него этотъ клочокъ, который онъ готовъ былъ защищать, какъ свое единственное сокровище.

Шумъ, громъ, неистовыя забавы дтства никогда не запутывали его въ тсный кружокъ свой. Отъ этого онъ былъ нелюбимъ большею частію своихъ товарищей. — Льстюха! — дразнили его нкоторые, — трусъ! — кричали другіе… — Да онъ фискалъ! — съ таинственностью прибавляли третьи.

Громскій не оскорблялся всми этими титлами, которыми такъ щедро награждало его безразсудное и беззавтное дтство. Онъ былъ выше ничтожныхъ и неотразимыхъ мелочей ученическаго быта. Онъ уже тогда начиналъ жить въ другомъ мір, въ заманчивомъ мір воображенія, который онъ населилъ по своей прихоти очаровательными въ поэзіи, несбыточными въ существенности, образами. Съ этими образами онъ любовно сжился — и думалъ всегда роскошно лелять ихъ у своего горячаго сердца. На нихъ онъ создалъ впослдствіи смшное и шаткое, высокое и прекрасное понятіе объ обществ!..

Несмотря на свою любовь къ одинокости и уединенію, онъ, съ свойственною благороднымъ душамъ пылкостію, жаждалъ длиться чувствами и мыслями съ другимъ существомъ. Чувства и мысли переполняли его и вырывались наружу, будто пна кипящей влаги, льющейся чрезъ края бокала.

Между всми товарищами своими онъ давно отличалъ одного, — и этотъ одинъ безъ зова подалъ ему руку, и онъ крпко сжалъ ее въ знакъ согласія. Они прежде были раздлены классами, потомъ соединились въ одномъ и еще лучше поняли другъ друга. Съ той минуты они были неразлучны.