Спальня светской женщины

Панаев Иван Иванович

Графъ Врскій, надленный способностями, гибкимъ умомъ, привлекательною наружностью, граціозный и ловкій сыздтства, самодовольный знатностію своего рода, не упускавшій изъ виду мелкихъ блестокъ образованія и умвшій, несмотря на свою молодость, понимать въ другихъ безкорыстное стремленіе съ познанію науки, любившій гармонію поэтическихъ звуковъ, по противоположностямъ, такъ часто сходящимся въ природ, сошелся съ дикаремъ Громскимъ. Онъ подмтилъ въ немъ рзкій, хотя и нелюдимый умъ, и провидлъ пылкое дарованіе.

Съ этой минуты вс товарищи Громскаго перемнили свое насмшливое обращеніе съ нимъ, потому что они имли высокое понятіе о граф, а графъ сдлался его открытымь другомъ.

Тотъ,

чье воспитаніе выбгало одинокой струей изъ-за четырехъ угловъ домашней комнаты и, упадая, сливалось съ шумящими безчисленными струями истока, стремящагося съ силою вдаль въ безграничное и неисчерпаемое море просвщенія, или, выражаясь проще и врне по-русски, кто высиживалъ въ общественномъ заведеніи время до полученія привилегироваинаго аттестата, тотъ хорошо знаетъ, что такое школьная дружба и школьное первенство, рзко отличающее почему-нибудь одного передъ десятками товарищей.

Школьная жизнь есть тсная рама будущей обширной жизни; литографированный листъ бумаги, въ жалкихъ размрахъ силящейся представить огромную картину великаго художника. На этомъ лист вы не видите ни бури души, ни молніи вдохновенія, ни восторга, который уноситъ художника какъ летучую звзду въ объятія необъемлимаго неба, или, съ гигантскимъ свточемъ, низвергаетъ во тьму преисподней; на этомъ лист только одинъ абрисъ, только одинъ очеркъ, только одна легкая тнь; но, несмотря на это, вы все-таки по немъ будете имть слабое, хотя запутанное, и изглаживающее понятіе о чудномъ величіи картины!

Школьная жизнь — это клубокъ нравственныхъ силъ человка, который со временемъ, по вол всемогущей судьбы — или развертываетъ вполн безконечную нить свою, или останавливается на половин, или иногда остается вовсе неразвернутымъ. Страшная игра! Судьба прихотливо и беззавтно, съ улыбкой забавы, держитх въ рук этотъ клубокъ — и небрежно бросаетъ его съ большею или меньшею силою!

Куда же укатывается онъ!

* * *

Бдные! мы съ трепетомъ безумнаго ожиданія, въ нетерпніи юности, хотимъ, чтобы этотъ клубокъ катился вдаль, чтобы онъ развернулся скоре, и не заботимся, по какому направленію побжитъ онъ. Мы жаждемъ и ищемъ впечатлній, спшимъ мужать и въ раму 20-ти лтъ вмстить тяготу 40-лтней опытности.

Замтьте: съ самыхъ юныхъ и несознательныхъ лтъ, начиная играть съ неизмримою книгою жизни и перебирая листы ея, мы невольно, если хотите, инстинктивно, останавливаемся на самыхъ заманчивыхъ главахъ этой книги. Слова: дружба, любовь — такъ утшительно ластятся около нашего воображенія, которое съ каждымъ днемъ раскрывается сильнй и сильнй; такъ манитъ наше любопытство, что мы уже начинаемъ мечтать объ осуществленіи этихъ словъ. Эти слова длаются для насъ новыми игрушками — и мы съ жаромъ принимаемся обновлять ихъ: мы ищемъ друга, еще не понимая значенія сего слова и, кажется, находимъ его, создаемъ въ голов своей предметъ любви и обожаемъ его. Это забавная игра въ дружбу и любовь!

Въ школьной жизни вы встртите всего человка въ миніатюр, съ его честолюбіемъ, гордостью, самоотверженіемъ, эгоизмомъ. Отсюда проявленіе политической дятельности, заключенной въ четырехъ стнахъ классной комнаты; сила временщиковъ и низость льстецовъ, партіи, безпорядки и проч.

И все это, повторяю, не боле, какъ игра въ куклы!

Врскій былъ одинъ изъ самыхъ сильныхъ временщиковъ — и его товарищи робко преклонялись предъ нимъ. Онъ былъ мускулистъ, силенъ и вмст съ этимъ статенъ и ловокъ. Качества, почти несоединимыя и всего боле замчательныя въ лта развитій… Сила всегда заставляетъ трепетать безсильныхъ, а тотъ, передъ кмъ мы трепещемъ, невольно длается нашимъ идоломъ. Физическая сила — есть единственная

аристократія пансіонскаго міра; другой въ немъ не существуетъ. Товарищи Врскаго никогда не называли его графомъ, всегда силачомъ-Врскимъ. — Дружба его была значительна, и сддствія такой дружбы благодтельны для Громскаго: его перестали дразнить нменемъ поэта; это имя придавали ему по-прежнему, но съ уваженіемъ, стали даже находить въ немъ множество другихъ достоинствъ, которыхъ не хотли замчать прежде, и съ гордостію присвоивать себ его рзкія, хотя часто опрометчивыя сужденія о предметахъ.

Поэтъ-Громскій и сплачъ-Врскій были всегда вмст:— и во время отрадныхь гуляній, и во время мимолетныхъ повтореній, и въ классахъ на безконечныхъ и монотонныхъ лекціяхъ профессоровъ. Дружба ихъ не колебалась.

Оставалось полгода до ихъ выпуска.

Въ одинъ вечеръ посл ужина, въ половин 10-го часа вечера. Громскій, одинокій и задумчивый, сидлъ въ класс. На длинномъ и высокомъ стол, окрашенномъ темно-зеленою краскою, стояла въ низкомъ оловянномъ подсвчник нагорвшая свча, едва освщая глубокую комнату. Въ послднее время дозорные взгляды товарищей начали подмчать, что Громскій какъ бы старался убгать своего друга, что онъ чаще прежняго уединялся и становился задумчиве. — Тихомолкомъ шли разные толки; вслухъ еще ничего не говорили.

Дверь скрипнула, Громскій вздрогнулъ и оглянулся. Передъ нимъ стоялъ молодой графъ.

— Что съ тобою, Викторъ? — безпечно произнесъ онъ, звая… — Вотъ уже три недли, какъ не одинъ я замчаю въ теб страшную перемну. Ужъ не грядущій ли экзамень заставляетъ тебя задумываться? Право, теб нечего бояться тупой ферулы профессора.

Викторъ горько улыбнулся.

— Ты слишкомъ мало знаешь меня, — возразилъ онъ, — иначе не вытаскивалъ бы грусти моей изъ такого мутнаго источника… Къ тому же разв моя задумчивость диковинка? — разв я въ первый разъ бгу отъ шума и зажимаю уши отъ пусторчья? Мн можно задумываться о будущемъ: передо мной еще лежитъ много труда: обокъ съ трудомъ долженъ я итти въ жизни, чтобы продлить существованіе. Теб извстно: я бденъ! я не имю имени въ свт…

Александръ! я не могу думать ни о жирныхъ обдахъ, ни о знаменитыхъ покровителяхъ, ни о блестящихъ друзьяхъ… И, произнеся эги послднія слова, юноша устремилъ боязливые и проницательные взоры на своего товарища.

— Врно ты вс эти дни вставалъ лвой ногой съ постели, — шутя замтилъ Врскій. — Какія черныя мысли! передъ нами разстилается необозримая зала удовольствій: роскошь, нга, очаровательныя женщины. Мы будемъ длиться всмъ, всмъ, даже и наслажденіями. Вдь ты мой единственный другъ, Викторъ? Я не измнюсь къ теб никогда. Мы такъ же, какъ теперь, будемъ неразлучны. Не правда ли?

— Мн кажется, ты позабываешь, что не всегда одна кровля будетъ соединять насъ. Какой-нибудь домикъ на Пескахъ, вросшій въ землю, слишкомъ далеко отъ грандіозныхъ палатъ Англійской набережной… Зыаешь ли, сколько верстъ разстоянія между ними? Для дружбы необходимо единодушіе, для единодушія — равенство… Раззолоченныя прихоти аристократа не сойдутся съ воздушными фантазіями плебея!

— Между нами нтъ никакого разстоянія, никакого различія! — съ примтнымъ негодованіемъ воскликнулъ Врскій… — Въ моихъ понятіяхъ существуютъ одн только нравственныя границы между людьми… Я знаю, что умъ и глупость никогда не могутъ сойтись. Разсужденія въ сторону, — прибавилъ онъ съ улыбкою. — Если бы какой-нибудь фокусникъ изобрлъ нравственные всы и мы захотли бы узнать, чей мозгъ потянетъ тяжеле, — право, я остался бы въ наклад… Кто жъ, какъ не я, долженъ дорожить посл этого твоей дружбой?