Спальня светской женщины

Панаев Иван Иванович

"Графъ Врскій и г. Громскій", сказалъ размреннымъ голосомъ вошедшій лакей.

Княгиня посмотрлась въ трюмо.

Об половинки зеркальной двери растворились.

Графъ Врскій показался первый. за нимъ шелъ поэтъ… но то не былъ позтъ Громскій, старый знакомецъ нашъ, всегда непринужденный въ движеніяхъ, всегда небрегшій о своей одежд, закутанный въ длинный сюртукъ или фракъ стариковскаго покроя съ короткими фалдами, съ таліей на спин и съ буфами на рукавахъ, въ бломъ галстук съ маленькимъ бантикомъ, затянутымъ съ нмецкою аккуратностію. Совсмъ нтъ! то былъ молодой человкъ, наряженный по послдней мод: въ

узкій фракъ, совершенно обтягивавшій его, съ двумя лацканами, отлетвшими далеко отъ груди и выказывавшимися за спиною, будто остроконечныя крылья летучей мыши; съ небрежно разввавшимися концами чернаго галстука, въ блыхъ лайковыхъ перчаткахъ, съ обстриженною и завитою, какъ у барашка, головою, съ неловкою и странною поступью, съ руками, отпятившимися назадъ, будто просившимися вонъ изъ фрака… Вы нехотя улыбнулись бы, взглянувъ на эту фигуру, вы подумали бы, что это уморительная пародія на послднюю картинку Petit Courier des Dames или нашего Телеграфа.

Кто же былъ этотъ молодой человкъ?

Красня и потупляя глаза, мы должны признаться, что это точно былъ Викторъ Громскій.

До какихъ глупостей не доводитъ любовь 20-тилтняго юношу!

Княгиня, быстро осмотрвъ его съ ногъ до головы, едва скрыла улыбку, кусая нижнюю губу… Но видно было, что она тотчасъ узнала въ неуклюжемъ франт того молодого человка, который такъ сильно заманилъ ея любопытство въ театр.

Посл улыбки первое ея чувство было — досада: она хотла видть его въ эту минуту точно такимъ же, какъ увидла его впервые.

Графъ подвелъ къ ней Громскаго: лицо поэта было подернуто заревомъ, онъ дрожалъ всми членами, будто преступннкъ, приведенный передъ судьею для того, чтобы выслушать изъ устъ его роковое слово: смерть.

Но въ эту минуту смшная сторона его незамтно уничтожалась: онъ возбуждалъ не жалость, а участіе.

Княгиня съ очаровательнымъ кокетствомъ, котораго ни уловить, ни выразить невозможно, предупредила бднаго юношу отраднымъ привтомъ, который сверкалъ позолотой ума и былъ распрысканъ обаятельнымъ ароматомъ гостиныхъ.

Она показалась ему какимъ-то божественнымъ видніемъ, какою-то плнительною грезою. Сердце его сжималось, расширялось и трепетало. Онъ залетлъ бы за предлы неба, но поневол былъ прикованъ къ земл, потому что мучительно чувствовалъ неловкость каждаго своего шага, каждаго движенія, каждаго взгляда.

Грустно, непередаваемо грустно, когда душа, трепещущая восторгомъ, хочетъ вспорхнуть въ свою родину — небо и бьется, какъ голубь въ стяхъ, въ грубой оболочк тла! Она, расширивъ крылья и стрлой разрзавъ перловое пространство воздуха, взвилась бы далеко, далеко… Но нтъ! Существенность, едва прикрывшая наготу свою грязными лохмотьями, всюду слдитъ бытіе человка и дерзко заслоняетъ передъ нимъ бездозорный, гигантскій яхонтъ — подножіе Божьяго престола! Существенность тянетъ его къ земл, указываетъ ему на землю, будто хочетъ сказать, что съ нею сопряжено его грядущее… О, для чего же духъ и тло слплены неразрывно, для чего переходъ отъ настоящей къ грядущей жизни — могила, стукъ заступа и пніе ангеловъ?

Громскій хотлъ бы безъ мысли о жизни, безъ трепетанія вкъ любоваться ея очами, подслушивать ея дыханіе, подмчать волненіе груди, а конецъ галстука щекоталъ его подбородокъ, и накрахмаленные воротнички рубашки рзали

шею. Онъ заготовлялъ такія прекрасныя поэтическія фразы для разговора съ княгиней, — и ни разу не могъ отвчать связно на самые обыкновенные вопросы ея. Самолюбіе грызло его, какъ вампиръ; онъ чувствовалъ, что долженъ казаться чудакомъ въ глазахъ ея и глупцомъ въ мысляхъ… А между тмъ графъ разсыпался любезностью. Онъ говорилъ о самыхъ простыхъ вещахъ съ такою оборотливостью и ловкостью; рчъ его заострялась ироніей, играла невынужденной веселостью и блистала красивой изысканностью, какъ вычурная бумажка, завертывающая самую простую конфетку.

Таковъ языкъ свтскаго человка!

Несмотря на все это, княгиня не казалась внимательною къ его разговору. Она была задумчива, она играла съ листкомъ стебелька розы…

Громскій немилосердно повертывалъ въ рукахъ свою новую модную шляпу.

Било одиннадцать.

Графъ Врскій всталъ съ креселъ. Громскій, поглядывмя на него, приподымался.

Когда они оба раскланивались съ княгиней, она оборотилась къ поэту съ такимъ божественнымъ взглядомъ, который не всегда удается видть человку въ его земномъ существованіи.

— Г. Громскій, — произнесла она своимъ музыкальнымъ голосомъ… — Я надюсь васъ скоро видть у себя. По вечерамъ вы меня почти наврно можете заставать дома. Мн всегда пріятно быть въ вашемъ обществ..

"Странно, — подумалъ графъ, — по вечерамъ она, кажется, очень рдко бываетъ у себя".

Громскій едва сдержалъ свое восхищеніе отъ послднихъ словъ княгини, и когда вышелъ изъ ея будуара, слезы упоительнаго самодовольствія брызнули изъ очей его.

Эти слезы были для него ярче и освжительне небесной росы!

Когда онъ проснулся на слдующее утро, его знакомство съ княгинею, ея благодатный привтъ представлялись ему очаровательнымъ сномъ. Онъ протеръ глаза и старался распутать грезу съ вещественностію, и въ грез и вещественности — была она, одна она, одинъ ея образъ! Посл пролетной минуты задумчивости онъ быстро вскочилъ съ постели, онъ бгалъ по комнат, онъ смялся, онъ плакалъ, онъ тысячу разъ повторялъ вслухъ: "мн всегда пріятно быть въ вашемъ обществ".

Онъ походилъ на помшаннаго!..

Посл первыхъ минутъ такого волненія молодой человкъ снова задумался.

— Можетъ быть это заученная обыкновенная фраза, когорую вс свтскія женщины повторяютъ изъ приличія? — мыслилъ онъ.

Воспользоваться ли мн ея приглашеніемъ?

Можетъ ли общество бднаго, незначащаго человка, не имющаго понятія о свтскомъ приличіи, о свтскомъ язык, нравиться блистательной княгин, которая привыкла къ вчнымъ комплиментамъ паркетныхъ любезниковъ?

Я неловокъ, мои ноги измняюгъ мн на паркег… Что, если я встрчусь въ ея гостиной съ какимъ-нибудь изъ этихъ франтовъ? Вдь я уничтожусь предъ нимъ?..

Сколько подобныхъ вопросовъ толпилось въ голов молодого человка! Какъ кружилась голова его! Какъ жестоко страдалъ онъ!

— А ея взглядъ? ея взглядъ?. — продолжалъ онъ голосомъ постепенно звучнымъ и сильнымъ… Ея взглядъ, когда она произносила мн этотъ привтъ!!

О, нтъ! нтъ! то не были заученныя слова необходимости… Нтъ! милліонъ разъ нтъ! Искра души художника, тонкій лучъ небесной радуги, серебристый блескъ луны, ничто не могло быть ярче, вдохновенне взгляда! Взглядъ младенца — не благословенне его.